Лавка ужасов
Шрифт:
Гибнущие в мусорных баках цветы. Растоптанное сердце. Убитая любовь.
Два года я неистовствовал, пытаясь завоевать Маринкино расположение. Учеба держалась на соплях, о карьере тоже можно было не помышлять (впрочем, последнее - отдельный разговор, и я, кажется, уже писал об этом). Наконец настал день, когда запас терпения иссяк. Я решил убить Марину, а потом и себя. Всю ночь простоял с топором в руках у ее двери, но так и не нашел в себе сил нажать на кнопку звонка. Решил ограничиться только своей смертью. «Да будет так», - думал я, выходя пьяным на крышу самого высокого в городе здания. Но зацепился за какой-то штырь, упал и вдрызг расшиб левое колено. Жуткая боль отрезвила, отправив мысли о суициде отдыхать на задворки сознания. Сил хватило только на то, чтобы сползти по лестнице вниз.
Через неделю, когда зажила нога, я достал из заначки деньги, которые, отказывая себе во всем, копил с тринадцати лет. Сам не знаю, зачем я это делал. Возможно, что и предвидел подспудно ту ситуацию, что, в конце концов, сложилась в моей жизни. Бежать, бежать отсюда к траханной матери! Кабы не сраные реформы, я был бы сейчас куда богаче, но даже с учетом деноминаций сумма вышла приличная. Я покинул город как вор, под покровом ночи, абсолютно никого не предупредив. Не было больше ни «до», ни «после». Было гулкое, звонкое, дробное «сейчас».
Всего-то на сутки разминулась «чертова дюжина» с пятым днем недели. Этому обстоятельству я рад больше, чем был бы рад, если бы сейчас позвонил Розанов или какой-нибудь хлыщ вроде него. Впрочем, с этим чмыренышем я, должно быть, скоро увижусь. Завтра - последний день его тунеядских каникул, а в понедельник я спрошу с Петра по всей строгости. Петр Розанов - человек из издательства «Империал».
Не хочу лишний раз употреблять слово «редактор» - на него у меня уже аллергия.
Именно от Розанова зависит сейчас моя литературная карьера. Именно ему я доверил два самых ярких блеска своей сокровищницы - сборник «Вишневый Зверь» и поэму «Хрип».
В начале нашего с Розановым знакомства я полагал его весьма достойным человеком.
Сегодня я уже так не думаю. Петька - такой же разгильдяй, как и все остальные. И наша, начавшаяся, было, дружба, вряд ли получит продолжение. Но это, черт побери, не главное, ведь я не жду от Розанова ничего, кроме исполнения его прямых обязанностей.
Я познакомился с ним в сентябре прошлого года, в клубе «Проект О.Г.И.». Об этом месте стоит сказать особо. В ту пору я проводил там почти все свободное время. С утра - беготня по редакциям литературных журналов в бесплодных попытках пристроить свои стихи, а вечером - тепло и уют интеллектуального кабачка в Потаповском переулке, и сто пятьдесят граммов водки, чтоб унять злость. Я приходил туда часам к пяти, прихватив черновики и что-нибудь почитать, ужинал и начинал работать, время от времени заказывая кофе или чего покрепче. Большая часть моих стихов московского периода написана именно там, в «О.Г.И.».
В силу ряда причин я предпочитал шумную обстановку круглосуточного питейного заведения тихому уединению снятой полтора месяца назад квартиры. В первую очередь - из-за собиравшейся в «О.Г.И.» публики. Обывателей вы там не найдете - все сплошь творческие личности. Да не интеллектуальная шпана навроде меня, а состоявшиеся, уверенные в завтрашнем дне персонажи.
Однажды я уговорил директора клуба позволить мне выступить в «О. Г. И.» со своими стихами. О, до сих пор помню мельчайшие детали той ночи…
Вот сверкает, возвышаясь над толпой, выбритый череп художника-концептуалиста Германа Виноградова. Чуть поодаль в гордом одиночестве пьет горькую культовый прозаик Андрей Левкин. А вот и новомодный певец Оскар потягивает клюквенный морс в компании - как ни странно - двух смазливых девиц. И я - король!
– читаю собравшимся свои вирши, извиваясь у микрофонной стойки, как рок-звезда. Пронзаю воздух ядовитым жалом, купаюсь в собственной крови, дышу распадом и разложением.
Протягиваю руку навстречу каждому из присутствующих - моля о помощи и, вместе с тем, стремясь скомкать, задушить, уничтожить. Как у Бодлера:
Пощечина я и щека, И рана, и удар булатом, Рука, раздробленная катом, И я же - катова рука.И вот уже распрямляется, ища меня взглядом, подвыпивший Виноградов, и замирает на полпути ко рту сжимающая рюмку длань Левкина, и даже эстрадник изумленно таращит глаза, возможно, представляя себе, какой стремительный взлет его ожидает, возьмись он со мной сотрудничать. Молодежь оживленно переговаривается, поминутно кивая в мою сторону. О, да, теперь я - часть московской богемы, и все эти люди не просто скрашивают мое одиночество, а восхищаются мной. Не об этом ли я мечтал столько лет? Теперь у меня есть реальный шанс заключить контракт с каким-нибудь авангардным издательством, выпустить свою книгу многотысячным тиражом, врезать, наконец, промеж глаз вонючему, поросшему крысами и тараканами монстру по имени Социум! Я чемпион! Я кумир!
Ваш личный карманный Бог.
По окончании моего выступления Левкин жестом поманил меня к себе, дополнив приглашение выразительным щелчком по горлу. Ну что я, долбоклюй, - не засветиться в компании известного писателя?! Заодно и почву прощупать можно, насчет издательств порасспросить, маскируя свой корыстный интерес неспешной интеллектуальной беседой. Давно, очень давно я никому не ездил по ушам насчет Бодлера, Уайльда и Блейка.
Где-то в промежутке между Вийоном и Теофилем Готье к нам подсел еще один человек, на вид - мой ровесник.
– А вот, кстати, и один из тех, с кем вы так жаждете познакомиться, - сказал Левкин.
– Петр Розанов из «Империала».
Розанов, как оказалось, тоже был свидетелем моего триумфа. Он не поскупился на похвалу. «Неплохо бы, Георгий, издать все это в одном флаконе», - сказал Петр.
Ну да, я тоже так думаю. Это было бы грандиозно.
Левкин вскоре ушел, а мы с Розановым продолжили возлияния (средств на свою будущую карьеру я не жалел), пробухав еще три с половиной часа и расставшись чуть ли не братьями. Всю дорогу домой я повторял про себя телефон издательства, который и сейчас помню наизусть.