Лавка ужасов
Шрифт:
Кто-то из юмористов язвил недавно по поводу неимоверного количества праздников в российском календаре. Собственно, ничего удивительного здесь нет. Лень и пьянство - самые, что ни на есть, фундаментальные черты так называемого «русского характера». Причем - намертво связанные друг с другом. Я, должно быть, не русский. Не стану утверждать, что совсем не пью. Но вот работать мне в кайф.
Я приехал в Москву полгода назад, но до сих пор ничего не достиг. Пара статей в модных журналах и одно выступление в ночном клубе не в счет. Мне так и не удалось пристроить произведения, которые я сам считаю заслуживающими публикации.
Помнится, еще в Краснодаре один человек сказал, прочитав мой сборник «Вишневый Зверь»: «Плохие у вас стихи, Георгий. Но не в плане слога или рифмы. Они современны - тем и плохи. Можете смело издавать. Через десять лет будет поздно».
Года не прошло с тех пор. А у меня даже «Зверя» никто не взял. Стоит ли и вспоминать о тех вещах, что действительно стоят вне времени?
Ничего, ничего, ничего, ничего, ничего реального нет вокруг меня. Я и сам - порождение мрака, фантом, иллюзия, чей-то несбывшийся сон. Где я был? Какие-то размытые контуры, вспышки мутного пламени, вязкое бормотание невидимых обладателей пахнущего тухлятиной черного дна. В том сне только я был реален, - и больше не было ничего. Проснувшись в холодном поту, я понял, что сон явил мне мою собственную жизнь, вывернутую наизнанку. Реален мрак. Реальны стены с прислоненными к ним обоями. Реален мертвый экран телевизора, за которым - другая жизнь, цветная и яркая. Реальны лифт, заплеванная лестница, пропахший мочой и водкой подъезд. Божественно реален пьяный мент на перекрестке. Заледеневший тротуар реален тоже. И начинающие просыпаться торговые точки. И Крымский мост, на котором я, полный глупых надежд, стоял в свою первую ночь в Москве. И Кремль, чьи шпили ехидно сверкают вдали, за окаменевшей рекой. Реальны мысли и чувства, знаки и числа, звуки и символы, редкие лица, струи холодного пламени, дрожь под ногами, время…
Только меня нет.
Проснувшись ночью от кошмарного сна, я был испуган настолько, что не мог оставаться дома. Сплю я одетым, так что оставалось лишь обмотать шею шарфом, накинуть плащ, натянуть ботинки и бежать, сломя голову, навстречу влажному сумраку январской ночи. Не отдавая себе отчета в своих действиях, я потащился на мост. Дойдя до середины, остановился, подошел к перилам и поднял глаза.
Надменный Петр деловито вращал колесо моей судьбы, другой рукой подпаливая небеса1. Кровавый бог, жестокий царь… Черт, опять стихи лезут в голову. Кстати, неплохо вышло… О ком из наших правителей нельзя сказать того же? Разве что о Горбачеве… Да и нынешний пока не успел набедокурить. Тьфу, да что это я? Я ж богема, я - вне политики.
Потом я посмотрел вниз, на горизонтальную стену черного льда. В сознании зародилась неясная мысль, вскоре оформившаяся в мощный позыв к суициду. А что?
Все равно ведь не будет в жизни счастья. Все, что было мне предназначено, я давно уже потерял. Забравшись на скользкие перила, я несколько минут стоял, взвешивая все «за» и «против». Родные, близкие… Да и потом, вдруг мне завтра позвонит Розанов и предложит сотрудничество на постоянной основе? Я стану преуспевающим литератором, кумиром радикально настроенной молодежи. Не самый гнилой вариант.
С другой стороны, того, что я уже пережил, хватит на семь самоубийств кряду.
Такого рагу не пожелаешь и врагу… Блядь!!!
Я должен бороться, должен идти, стирая ноги в кровь, должен преодолеть все невзгоды, что выпадут мне на этом пути! Вот он я, Георгий Гончаров, стою в самом центре Москвы, в часе ходьбы от Кремля, на мосту, воспетом братухой Кинчевым!
Прочь с дороги, ничтожества вроде Розанова!
Раскинув руки, я хрипло захохотал и начал приплясывать. Левая нога подвернулась, и светило российской поэзии рухнуло вниз, в неизвестность.
Я скончался еще от удара об лед и видел, как расползаются трещины из-под распростертого внизу тела. Потом лед под мертвецом разошелся, и бывший поэт начал медленно погружаться в воду, все еще цепляясь пальцами за скользкую ломкую кромку.
Стоя на Крымском мосту, я в деталях представлял себе эту картину, а в груди полыхало адское пламя, и крошечные льдинки катились вниз по щекам. Никогда, никогда я этого не сделаю, не допущу даже мысли о самоубийстве. Слишком мало я совершил и если сейчас покину этот мир, в нем не останется никакой (СОВСЕМ!) памяти о человеке по имени Георгий Гончаров.
Память. О ней следовало бы поговорить особо.
Вернувшись домой, я немного почитал Бодлера (о, великий поэт!) выпил чаю и снова лег спать.
Я знаю, верю, - день придет! Пока же - все наоборот. Как рыба, открываю рот, Башкой пробить пытаясь лед.Розанов не позвонил. Ни вчера, ни сегодня.
Настало время рассказать о себе. Кто знает, может, лет этак через семьдесят юный студент-гуманитарий, копаясь в архивах Ленинки (надеюсь, хоть тогда она будет называться по-другому), наткнется на эту тетрадь, чудом избежавшую публикации и уже порядком пообтрепавшуюся. Представляю себе восторженный блеск его глаз, дрожащие руки, сбивчивый рассказ в компании сверстников. Как же! Новое о Гончарове, о котором известно уже практически все! Ан нет, ребята. Далеко не всегда Гончаров был краеугольным камнем русской литературы, поэтом с мировым именем, и (чем черт не шутит?) четырехкратным Нобелевским лауреатом. Бывали в его жизни такие коллизии, что хоть на кол лезь. Но (доблесть - наше кредо!) с честью пробился Жора сквозь все ниспосланные ему испытания и занял достойное место в длинном ряду портретов в школьных кабинетах литературы.
Про все напишу. Про все.
Про жизнь в наипаскуднейшем захолустье, где самой многообещающей была карьера тракториста-алкоголика (основная специальность - вторая). Про бесконечные семейные дрязги, - изощренное коварство моих сородичей, их козни, направленные на мое изничтожение, могут сравниться разве что с ядоносными ласками семейства Борджиа. Про бессмысленную и беспощадную травлю в школе. Про студенческие дни в Краснодаре… Глумливые скоты-преподаватели, паучья банка студенческого коллектива, бесконечные скитания по съемным хатам… Неудивительно, что я сбежал из университета уже после третьего курса.
К тебе, о любознательный потомок,
Я обращусь, пуская время вспять.
В безбрежном море пыльных книжных полок
Ты вдруг поймал забытую тетрадь.
Ты жаждал наивысших древних знаний,
Хотел пойти наперекор судьбе.
Читай же, отрок, хронику страданий!
И содрогнись, представив их себе!
Поверить сложно, но великий гений,
Кумир эстетов, бог народных масс,
Немало в жизни претерпел лишений,
Представ один на суд голодных глаз.