Лавка
Шрифт:
Хоенфридбергский марш— это гимн войне. Предполагаю, дорогие читатели, что навряд ли кто из вас помнит текст, мелодию и ритм этого марша. В одном куплете марша рассматриваются возможные издержки солдатского ремесла: Прощай, Луиза, не плачь, роднуля! / В цель попадает не каждая пуля, / А если б каждая попадала, / У королей бы солдат не стало…
Когда я, человек, переживший две мировых войны, вывожу на бумаге успокоительную строчку: В цель попадает не каждая пуля,она кажется мне такой же гнусной, как и недавно вычитанная где-то фраза: «После нанесения атомного удара следует, прикрыв голову портфелем, без промедления укрыться за плотными стенами». (Люди, не состоящие на службе, а потому не имеющие при себе портфелей, стало быть, с самого начала обречены!) Прогресс налицо!
Хотя учитель Хайер собственноручно размножает Хоенфридбергский марш,при исполнении не обходится без накладок. В последней строчке куплета, который я только что процитировал, недостает не то двух, не то трех нотных знаков. То ли сочинитель текста чересчур размахнулся по части слов, то ли композитор пожадничал по части звуков. А может, они поссорились. А может, и вовсе незнакомы. Во всяком случае, учителю Хайеру приходится пролить немало пота, чтобы внушить босдомским тенорам и басам, что последнюю строчку, которую Хайер переписал следующим образом: У прусских королей бы солдат не стало,следует с учетом нотного дефицита петь так: У прусс короле бы солда не стал…
Истина выясняется незадолго перед концертом. Учитель Румпош знает этот текст и устанавливает, что его подчиненный чересчур опруссачился,на самом деле надо петь не у прусских королей,а просто у королей,отсюда и неизбежная недостача в нотах. Понятие самокритикатогда было еще не очень распространено, но учитель Хайер и не ждет определяющих понятий, он даже не прибегает к лицемерному закатыванию глаз, он честно говорит: «Это ж надо, как я с пруссаками влип».
Значит, с перепиской нот мы покончили. Но после этого учитель Хайер желает выяснить, кто может работать лобзиком. Девять мальчиков тянут руки. Выпиливание по дереву в те времена считается очень модерновымзанятием, как сказали бы нынче на современном полуамериканском жаргоне. Учитель Хайер намерен выпиливать вместе с нами после уроков наглядные пособия. Если бы он это сразу сказал, объявилось бы от силы два-три добровольца. Правда, участие в изготовлении наглядных пособий есть дело добровольное, но поди откажи учителю, которому предоставлено право официально засвидетельствовать, прилежно ты занимался или лентяйничал. Вдобавок мне до смерти любопытно, как можно делать наглядные пособия с помощью лобзика.
Оказывается, вот как: мы должны выпилить провинцию Бранденбург, рельефную географическую карту, хребет Флеминг и нижнелаузицкий пограничный вал, сделав их волнистыми прямо как стиральная доска, а долины рек Шпрее, Хафель и Нейсе в виде бороздок, по которым можно водить пальцем.
Работа затягивается на много дней. В завершение мы снабжаем надписями горы и реки и даем городам те имена, каких они заслуживают. Когда теперь, в зрелые годы, которых у меня остается все меньше, я езжу в Лейпциг и переваливаю через Флеминг, я всякий раз удивляюсь, до чего точно и аккуратно господь вылепил этот хребет, да и ушло у него на всю работу минут, верно, пять, не больше, а нам на изготовление грубого, деревянного Флеминга понадобилось несколько недель.
В большинстве людей притаилась цель их жизни, а цель эта — произвести потомство, схожее не только телом, но и характером с виновниками своего бытия, и выходит, что люди из чисто эгоистических соображений тормозят развитие человечества. Может, и в учителе Хайере, когда он возится с нами сверх программы, подают голос такие вот отцовские амбиции. Как нам известно, Хайер покамест не женат, но норны кропотливо работают над тем, чтобы его оженить. Румпошиха время от времени приглашает к себе погостить свою старшую племянницу, что из Крекельбуша под Хочебуцем, там Румпошев брат в учителях, следовательно, племянница эта неразбавленных учительских кровей; у племянницы изящное личико, на щеках словно лежит отблеск выцветших красных лент, рот полон белых ровных зубов (в наши дни ее улыбка могла бы рекламировать на телеэкране пасту для зубов либо для съемных челюстей). И вообще она всем взяла, эта девица, что телосложением, что образованием. Она посещала женский лицей первой ступени, танцкласс и школу домашнего хозяйства, тем самым она вполне пригодна к отправке, и ее вполне можно вручить желающему сочетаться браком учителю, пастору, а на худой конец — хозяину трактира.
Племянницу периодически демонстрируют учителю Хайеру, как стимул и как обещание. Милости просим, но только пусть господин соискатель сдаст сперва два оставшихся экзамена. Другими словами, со свадьбой придется погодить, а до той поры учителю Хайеру нужен какой-нибудь заменитель родного сына, на котором можно упражняться в отцовстве. Хайер проделывает надо мной всевозможные эксперименты, к примеру вычерчивает мелом на школьной доске схему бензинового мотора и объясняет нам, как этот мотор работает.
— Эзау, ты можешь повторить, что я сказал? — спрашивает он.
Я могу, при повторении я допускаю только одну ошибку, назвав выхлопной газ угарным газом.
Ах, как мне становится грустно, когда я вспоминаю свою неустрашимую память тех дней! Теперь в моей памяти сплошь зияют провалы, что в свою очередь приводит к семейным скандалам, поскольку я порой утверждаю то, чего не было, — это во-первых, а во-вторых, я давно уже не помню, как функционирует мотор, и вообще — вообще, как я уже говорил, мне становится очень грустно.
Учитель Хайер намерен сделать из меня учителя, затем, может быть, чтобы иметь впоследствии доверенное лицо, с которым можно будет основательно обсуждать радости и горести учительского ремесла. Он спрашивает меня, не испытываю ли я желания перейти в городскую школу, поскольку там я могу научиться большему, чем в Босдоме.
— Уж и не знаю, как я им там покажуся! — отвечаю я.
Учитель Хайер заводит речь про городскую школу и с моими родителями, он говорит, что у меня есть все данные.А данные — это, может быть, мое неосознанное стремление увидеть за предметами больше, чем повсюду принято, да еще моя неустрашимая память.
Но учитель Хайер явно меня переоценивает, я имею в виду десятитомное собрание Гёте, у каждого тома — красный кожаный корешок. Хайер вынимает из десятитомного ряда один том, и теперь маленькая полка зияет темной раной. А вынул Хайер Поэзию и правду.
Я нимало не испуган. Я и с Тарзаном,который был полуобезьяна-получеловек, справился в два счета, а уж с Гёте-то я и подавно справлюсь. Хайер называет Гёте человеком высоких душевных качеств.В «Основах наук» изображен памятник Гёте и Шиллеру в Веймаре. Я много раз смотрел на эту картинку, читал подпись к ней, но фамилию великого Вольфганга, или Вольфхена— так его порой называли возлюбленные, всегда произносил, как она пишется: Гоете. Благодаря вмешательству Хайера я и по сей день говорю Гёте.