Лайла. Исследование морали
Шрифт:
Он прислушался к ровному дыханию тела рядом с собой. Сумеречная зона уже прошла. Разум стал преобладать, пробуждаясь всё больше и больше, размышляя о том, что видел.
Это укладывалось в уровни независимости и противостояния эволюции, которые выделяются в Метафизике Качества. Язык умственного разума не может сказать непосредственно клеткам ничего. Они не понимают его. Язык клеток тоже не может сообщить ничего непосредственно разуму. Это совершенно раздельные структуры. В данный момент, во сне, «Лайла» существует точно так же, как существует программа в выключенном компьютере. Разум её клеток выключил Лайлу на ночь, точно так же как выключатель отключает программу компьютера.
Унаследованный нами язык лишь только запутывает всё это. Мы говорим «моё» тело, «твоё» тело, «её» тело и «его» тело, но ведь это не так. Как если бы программа ФОРТРАН заявила: «это мой компьютер». «Тело слева» и «тело справа» — вот как надо говорить. Это декартово «Я», этот автономный гомункулус, сидящий позади наших глазных яблок, и выглядывающий оттуда, чтобы судить о мировых делах, совершенно смехотворен. Этот самозванный редактор действительности — просто-напросто фикция, которая рассыпается при ближайшем рассмотрении. Декартово «Я» — программная действительность, а не действительность аппаратуры. Тело слева и тело справа — лишь текущие версии одной и той же программы, то же самое «Я», которое не принадлежит ни одной из них. «Я» — это лишь один из форматов программы.
Поговорим о пришельцах с других планет. Программа на основе «Я» и «Мы» и есть этот странник. «Мы» появилось всего лишь несколько тысяч лет тому назад. И тела, которые приобрело «Мы», существовали в десять раз дольше до появления «Мы». А клетки, Боже мой, клетки существуют в тысячи раз дольше.
Бедные, глупые тела, в которые вторглись «Мы», — подумал он. — Время от времени, вчера и сегодня, они нарушают всю программу и идут своим путём, а «Мы» остаёмся в недоумении: как это всё могло случиться. Вот это и произошло только что.
Озадачены и несколько напуганы тем, что делают эти тела без их разрешения. Вся эта сексуальная мораль Райгела — не просто социальные кодексы. Это также часть чувства ужаса от этих клеток, в которые вторглись «Мы» и странные структуры Качества, существовавшие до того, как появились «Мы».
Эти клетки выделяют пот, слизь и прочее. Они отрыгивают и кровоточат, сношаются и портят воздух, мочатся и испражняются, рыгают и, напрягаясь, выделяют новые тела, похожие на себя, покрытые кровью и плацентной слизью. А те растут, нажимаются и выделяют новые тела, снова и снова.
«Мы», действительность программного обеспечения, считаем факты аппаратной природы настолько неприглядными, что облекаем их эвфемизмами, одеждой, туалетами и медицинской тайной. Но то, что «Мы» прикрываем, для клеток и является чистым качеством. Клетки и достигли такой развитой степени эволюции посредством сношения и порчи воздуха, испражнений и слива мочи. В этом Качество! В особенности сексуальные функции. С точки зрения клеток — секс это чисто Динамическое Качество, высшее благо из всех!
Так что, когда Федр говорил Райгелу, что у Лайлы есть Качество, он говорил правду. Оно есть у неё. Та самая привлекательность, которую так осуждают с точки зрения морали, и породила самих осуждающих.
Поговорим о неблагодарности. Эти тела так и остались бы кучкой тупых бактерий, если бы не сексуальное качество. Когда мутация была единственным средством генетических изменений, жизнь практически стояла на месте в течение трех миллиардов лет почти безо всяких изменений. Именно сексуальный отбор продвинул их вперёд и превратил в животных и растения, существующие сегодня. У бактерии нет выбора в отношении своего потомства, а пчеломатке приходится выбирать из тысяч трутней. И этот выбор Динамичен. В своём сексуальном отборе Лайла Динамически выбирает того, кого она намерена воспроизвести в будущем. Если он возбуждает в ней чувство Качества, то она соединяется с ним, чтобы увековечить его в следующем поколении, и он продолжает жить. Но если он не в состоянии убедить её в своём Качестве, если он болен, искалечен или не удовлетворяет её по каким-то другим причинам, она отказывается соединяться с ним, и его недостатки не передаются дальше.
Теперь Федр проснулся по настоящему. Он почувствовал, что находится где-то у истоков. Было ли то, что он видел сегодня ночью, тем же, что он отметил в трамвае, тем, что беспокоило его все эти годы? Он долго размышлял и постепенно пришёл к выводу, что, возможно, это так и есть.
А Лайла — судья. То есть та, кто была с ним этой ночью: судья с опытом в миллионы лет, и в глазах этого судьи он не представлял собой ничего особенного. Тут сгодился бы почти любой, и большинство даже оказалось бы лучше его. Чуть позже он подумал, может поэтому знаменитая «Улыбка Джоконды» из Лувра, как и улыбка Лайлы в трамвае, тревожит зрителей так много лет. Эта тайная улыбка судьи, которого свергли и подавили ради блага социального прогресса, но который тайком и в частности, всё-таки судит.
«Грустный Сидор». Так она называла их. В нем нет интеллектуального смысла, но тем не менее он преисполнен какого-то смысла. Это значит, что в глазах этого биологического судьи вся его интеллектуальность — есть некое уродство. Она отвергала его. Ей хотелось совсем другого. Так же как структуры разума испытывают отвращение к физиологии, биологической структуре, так и биологическим структурам Лайлы ненавистны структуры интеллекта. Они не любят его. Он им противен.
Федр вспомнил о Уильяме Джеймсе Сидисе, чудо-ребёнке, который умел читать на пяти языках в возрасте пяти лет. Познакомившись однажды с высказыванием Сидиса об индейцах, Федр затем полностью прочитал его биографию и выяснил, что еще будучи подростком тот заявил, что отказывается от секса до конца своих дней. Получалось так, что для того, чтобы вести удовлетворительную интеллектуальную жизнь, он чувствовал, что ему надо отказаться от социального и биологического гнёта, от всего, кроме совершенно необходимого. Обет, который давали древние жрецы и аскеты, когда-то считался высшей формой морали, но во время «ревущих двадцатых» годов двадцатого века появился новый стандарт морали, и когда журналисты узнали о обете Сидиса, то стали безжалостно высмеивать его. Тогда и начался период затворничества, который продолжался до конца его жизни.
«Что лучше, быть мудрым или привлекательным для дам?» Этот вопрос дебатировался провансальскими поэтами ещё в тринадцатом веке. Сидис выбрал мудрость, но Федру казалось, что есть какой-то путь, на котором можно обрести и то, и другое.
Вопрос вроде бы подразумевает тупость женщин, и феминистка могла бы повернуть его так и спросить? «Что лучше, обладать мудростью или быть привлекательным для мужчин!». Это, практически, лейтмотив всего феминистского движения. Хотя и феминистки и провансальские поэты-мужчины вроде бы осуждали противоположный пол, они, в действительности, осуждали одно и то же: не мужчин и не женщин, а статический биологический антагонизм социальному и интеллектуальному качеству.
Федр почувствовал слабое покачивание яхты.
Его собственным клеткам уже надоели все эти умствования. Для одного дня более, чем достаточно. Даже слишком, и они стали отключать его. Завтра, когда они проголодаются, он понадобится им снова, они снова включат его, чтобы найти себе пищу, но теперь они просто истирали его. Он чувствовал себя как Хэл, компьютер 2001 года, когда его внутренние структуры замедляли ход. «Дейзи… Дейзи… дай мне свой… ответ… истинный».
Лайла, Лайла, где твой настоящий ответ?