Лазарев. И Антарктида, и Наварин
Шрифт:
— В таком случае не будем лишать вас капитала и пожелаем вам успеха.
Все рассмеялись.
Проводив гостя, Беллинсгаузен и Лазарев долго смотрели вслед удаляющемуся боту.
Лазареву почему-то вспомнилась Русская Америка, «Суворов», цепкий взгляд Ханта, когда тот смотрел на тюки шкурок котика.
24 июля 1821 года ранним утром под громовые раскаты Кронштадтской крепости «Восток» и «Мирный» бросили якоря на том самом месте Малого Кронштадтского рейда против Средних ворот, откуда мореплаватели уходили в трудный вояж два года тому назад.
Абернибесов принес шканечный журнал с последней записью: «На клюзе 75 саженей якорного каната».
Лазарев взглянул на левую страницу: «Пройдено всего миль — 49 860».
— Поболее двух длин экватора. Хорош поясок, — весело проговорил Лазарев.
— Михаил Петрович, — доложил вахтенный офицер, — сигнал на «Востоке»: «Прибыть с журналами и картами».
— Видимо, вице-адмирал Сарычев требует, только что на катере подошел к ним. Добро. Приготовьте шлюпку.
На борту «Востока» Сарычев дружески обнял Лазарева.
Разложив в кают-компании карты, до позднего вечера просидел с командирами и вместе с ними сошел с корабля, когда полуночная заря еще светила на западе.
— Завтра же все путевые карты и журналы привести в порядок и доставить в Адмиралтейский департамент.
На следующий день из Петергофа на яхте прибыл Александр I с цесаревичем в сопровождении министра.
На «Востоке» он поздоровался с Беллинсгаузеном, прошел по приведенной наскоро в порядок верхней палубе. Остановился на баке. Из доклада Траверсе он уже знал об успехах и в душе ликовал: и его имя увековечено на мировой карте.
— Ну, видишь, — плохо скрывая самодовольство, обратился он к Беллинсгаузену, — не оправдались, слава Богу, твои сомнения.
Беллинсгаузен благодушно пожал плечами, слегка наклонил голову:
— Господь Бог способствовал сему, ваше величество, дабы предзнаменования ваши воплотить. — Беллинсгаузен показал ему оригинальные зарисовки Павла Михайлова.
— А где же диковинки заморские? — спросил император.
— Все приготовлено, ваше величество, на «Мирном».
Лазарев впервые столкнулся лицом к лицу с императором.
Александр про себя сразу отметил образцовый порядок всюду — в снаряжении, каютах, на палубах «Мирного».
В каюте командира он с неподдельным восторгом осматривал чучела птиц, пингвинов, зверушек, лодки и украшения туземцев. Цесаревич Николай Павлович взял в руки копье туземца-полинезийца, потряс им, с удовлетворением хмыкнул.
— Стало быть, капитан, и туземцы тоже утверждают силой свое превосходство?
— С диким остервенением, ваше высочество, — серьезно ответил Лазарев, и все почему-то бездумно захохотали…
На следующий день посыпались награды.
Беллинсгаузена произвели в капитан-командоры, а Лазарева удостоили редкого поощрения — производства через чин — в капитаны 2-го ранга. Всех офицеров наградили орденами, матросов — двойным окладом до конца службы, а срок службы сократили на три года.
Радушно встретили моряков после долгой разлуки друзья, родные и просто жители Кронштадта. Весть о возвращении кораблей мгновенно облетела Кронштадт и быстро достигла Петербурга. Началось паломничество, любопытные разных званий и сословий хотели воочию увидеть и услышать отважных соотечественников, побывать на ставших легендой кораблях.
Тепло прощался Лазарев с Симоновым и Галкиным, уезжавшими в Казань, обнимая Симонова, сказал:
— Так вы не забудьте, Иван Михайлович, в сентябре мы вас ждем.
Симонов кивнул головой. Намечалось собрание в Адмиралтейском департаменте по итогам экспедиции.
На берегу Михаила Петровича обнял брат Андрей.
— Не повезло нам нынче у Новой Земли. Зима была суровая, льды кругом сплошные, не подступись. Пробивались, поди, месяц.
Михаил успокоил:
— Не горюй, Андрюша, мы с тобой еще отправимся в вояжи… Как-то нынче Алексею приходится в Великом океане?
Жить он стал, как и прежде, вместе с братом, на Галкиной улице.
15 августа «Восток» и «Мирный» втянулись в гавань, ошвартовались у стенки. Начались послепоходные будни.
В третье воскресенье августа Андрей побывал по делам в Петербурге.
— Погляди, о вас все газеты пишут, а «Отечественные записки» особо расхваливают.
Лазарев развернул журнал.
«Со времени первого предприятия соотечественников наших вокруг света мы почти ежегодно встречаем их — совершающими сей подвиг с необыкновенной скоростью, успехом и отличною честью для Российского флага; но ни одно из сих путешествий не замечательно столько в отношении мореплавания и не было увенчано столь важными открытиями, как экспедиция, отправленная в 1819 году к Южному полюсу под начальством Беллинсгаузена из шлюпов «Восток» и «Мирный» под командой лейтенанта Лазарева…»
— Шалишь, нынче флота капитана второго ранга, — Андрей прервал брата, а тот продолжал:
— «…на картах… означены с величайшей верностью пути обоих кораблей и знаменитого Кука… Английский мореплаватель вернулся назад, кой час усмотрел большие льды, наши же мореходы более 1000 верст пробивались с отчаянным мужеством между ледяных гор, бывши беспрестанно в очевидной опасности быть раздавленными…»
Михаил Петрович положил журнал.
— Где они успели сие выведать?
— Пишущая братия везде просочится. А вот погляди, опять вспомнили твою страсть к моделькам судов, кои привез…
— Ладно, будет. — Михаил распахнул окно.
Из Военной гавани донеслись перезвоны корабельных колоколов.
— Помнишь, как метко Гаврила Романович обрисовал: «Глагол времен! — металла звон!..»
По заведенному обычаю, в эти мгновения склянки отбивали время в одночасье на всех кораблях Российского флота. В Кронштадте ли, Севастополе или на Великом океане. Число ударов колокола, конечно, разнилось и зависело от меридиана нахождения корабля.
Само это действо не бездушно и символично. Звон колокола каждые полчаса возвещает о существовании корабля, сопровождает его от момента схода со стапеля до спуска флага в последней кампании или, не приведи Бог, погибели в морской пучине. Таков вековой обычай, непреложный закон флотской жизни.