Лазарев. И Антарктида, и Наварин
Шрифт:
— Вдруг появились льды, — продолжал Беллинсгаузен, — шлюп несся прямо на одну из льдин, не помог и фор-стаксель и руль. Одну из них пронесло в двух саженях по корме, а другая маячила в десяти саженях от борта. — Командир «Востока» разгладил усы, вздохнул. — В тот миг провидение спасло нас. Сильная волна, ударившись о сию льдину, отшвырнула ее на несколько сажен, и громада пронеслась у самого подветренного штульца. Не то могла бы проломить борт, руслени сломать и мачты свалить. Ну, а далее… — Беллинсгаузен развел руками.
За ужином Завадовский приятно обрадовал:
— Мы тут, Михаил Петрович,
Прощаясь с командиром «Мирного», Беллинсгаузен сказал:
— О вашем плавании, господин лейтенант, составьте рапорт. Завтра прошу ко мне на «Восток». Надобно вам ознакомиться с моим докладом господину морскому министру…
Теплый ветер тянул с гор, окружавших бухту, и приятно ласкал задубевшие от мороза и ветра лица моряков.
Большую часть команды, со всеми офицерами, Лазарев отправил в баню, а сам, распахнув все оконца в каюте, принялся за рапорт. Солнце стояло в зените, когда он дописал последнюю страницу.
«…шлюп «Мирный» с «Востоком» до сего времени не разлучались. Такое необыкновенное счастливое событие я должен отнести единственно ревностнейшему исполнению обязанностей вахтенных офицеров».
«На сегодня, пожалуй, хватит, пора и на «Восток».
В каюте Беллинсгаузен протянул ему папку. Рапорт министру занял больше дюжины листов. Вчитываясь в строки донесения, Лазарев старался не пропустить главного.
«…16 числа, дошедши до широты… встретил сплошной лед, у краев один на другой набросанный кусками, а к югу в разных местах по оному видны ледяные горы».
А вот еще.
«…с 5-го на 6-е число… здесь за ледяными полями мелкого льда, коего края отломаны перпендикулярно и который продолжался по мере нашего зрения, возвышаясь к югу, подобно берегу».
Лазарев слегка покраснел.
«Во время плавания нашего при беспрерывных туманах, мрачности и снеге, среди льдов шлюп «Мирный» всегда держался в соединении, чему по сие время примера не было, чтобы суда, плавающие столь долговременно при подобных погодах, не разлучались, и потому поставлю долгом представить В. В. пр-ву о таковом неусыпном бдении лейтенанта Лазарева для исходатайствования монаршего воззрения на столь ревностное продолжение службы…»
Дочитав рапорт, Лазарев встал.
— Весьма польщен вашим вниманием, но, право, похвал сих я не заслужил.
Скупой на похвалы Беллинсгаузен взял Лазарева за локоть.
— Мне отрадно, Михайло Петрович, иметь единомышленника в столь трудном вояже.
Впервые Беллинсгаузен назвал соплавателя по имени.
— Поразмыслите о нашем дальнейшем плавании. По инструкции Адмиралтейства в зимние месяцы продолжим поиски в тропиках, вплоть до Отаити.
На живописном берегу залива моряки разбили для жилья палатки. Большая часть команды поселилась на берегу, в одной из палаток работала кузница, а в самой вместительной расположилась баня. Внутри ее матросы сложили из чугунного корабельного балласта печурку. Печь топили при откинутом пологе, а затем палатку закрывали и поддавали «жару» на раскаленную печь. Снаружи баню обливали из свезенного на берег брандспойта, чтобы пар не выходил из бани.
Матросов чуть не силой выгоняли из парилки. Лазарев разрешал любителям
Как-то вечером Лазарев, осмотрев добротно отремонтированный форштевень шлюпа, возвращался через палаточный городок «Русское адмиралтейство», как прозвали его моряки.
— Здравия желаю, ваше благородие! — Перед ним вырос Егор Киселев.
— Здравствуй, братец, — Лазарев остановился, — природа новоголландская на тебя благотворно действует.
Пунцовые щеки Егора расплылись в улыбке.
— Что есть, то есть, ваше благородие, добра в здешних местах вдоволь.
— Летопись твоя как? Похвались.
Киселев смущенно развел руками.
— Не касался, поди, недели три к ней…
— Ну, ну, принеси, я подожду.
Матрос сбегал в палатку. Поодаль столпились матросы. Ведали они, что Егор записывает на листках все виденное.
Присев на подставленный табурет, Лазарев внимательно просмотрел записи.
«Месяца марта 30-го. Пришли в новую открытую Голландию, в город-порт Зексон. Обыватели в городе англичане. По островам живут премножество диких, в лесу, как звери живут, не имеют никаких квартир, питаются с дерева шишками и рыбой. Есть тоже король, имеет знак у себя на груди, пожалован английским королем. И тут наш капитан пожаловал ему гусарский мундир и бронзовую медаль, а жене белое одеяло и пару серег в уши женских».
Перевернул Лазарев последний листок.
— Да ты, братец, все зришь, — лукаво подмигнул, — особливо женщин примечаешь, до ушей женских добрался.
Матросы хохотали.
— Так и Настасью свою суздальскую позабудешь.
Егор погрустнел.
— Никак нет, ваше благородие, добра тут много, а на Руси все самолучшее, — он вздохнул, — небось соловьи нынче в рощах…
Месяц стоянки прошел незаметно. Ремонтные работы подходили к концу, когда случилась беда. На «Востоке» сорвался с грот-мачты матрос 1-й статьи Матвей Гумин. Он обшивал медью мачту, потерял равновесие и, упав на палубу, проломил о нагель ребра и разорвал бок. Галкин поспешил на «Восток» помочь коллеге-врачу Верху. Осмотрев стонавшего больного, он покачал головой.
— Надобно в гошпиталь береговой отправить, на шлюпе рискованно оставлять.
Штаб-лекарь выпятил губу:
— Еще посмотрим, надобности в береговом гошпитале не предвижу.
Пять дней грузили на шлюпы продовольствие, имущество, тянули такелаж, привязывали паруса. Ранним утром 8 мая шлюпы снялись с якорей и направились к Новой Зеландии.
Едва вышли из гавани, противный ветер заставил изменить первоначальный план — обойти Новую Зеландию с севера, — и шлюпы направились в пролив.
Заря только-только занималась, на «Востоке» выстрелила пушка. Анненков, понизив голос, доложил поднявшемуся командиру:
— Флаг приспущен на «Востоке», телеграфом отца Дионисия требуют.
Лазарев снял фуражку, перекрестился.
— Видимо, Гумин Богу душу отдал. Распорядитесь привестись к ветру и спустите ялик.
Вечером священник возвратился, от него попахивало.
— По обычаю, тело предали морской пучине, за упокой раба Божья Матвея помянули, а жаль, добрый человече и мастеровой был…