Лазо
Шрифт:
Дазо прежде всего выехал из Владивостока навестить своих боевых товарищей, с которыми было связано много воспоминаний о партизанской борьбе на Сучане, и возвратился полный новых впечатлений.
— С такими людьми мы можем совершать чудеса, — восторженно отзывался Лазо о партизанах. — Человек только что от сохи, не подготовлен, а всем своим нутром понял, что наше дело правое, и настолько в это дело верит, что никакие силы не могут его сломить.
В беседах с друзьями он называл много славных имен командиров отрядов и бойцов, которые до конца будут бороться за дело революции.
Вскоре по заданию Дальневосточного обкома партии Лазо
Ехали в отдельном вагоне с надежной охраной из партизан. Впервые за много времени можно было чувствовать себя сравнительно спокойно, смотреть в окно, не прячась от шпиков.
Лазо долго не мог освоиться с тем, что он едет совершенно открыто под собственным именем. Нет надобности прибегать к маскировке, изменять свою внешность, можно оставаться самим собой в гимнастерке и шинели. На станционных платформах не видено было ни усатых жандармов, ни золотопогонных белогвардейских контрразведчиков, прощупывавших каждого встречного. Казалось, всю эту нечисть смыло хорошим весенним дождем. Но все же острые, воровские глаза агентов и шпионов шныряли по лицам, обшаривали фигуры пассажиров, высматривали, выслеживали.
На станциях, где стояли японские гарнизоны, офицеры-японцы проявляли к Лазо повышенный интерес и неоднократно пытались проникнуть в его вагон. Партизанская охрана вежливо, но решительно преграждала им путь винтовками, заявляя:
— В этот вагон посторонним лицам вход воспрещен.
Лица интервентов вытягивались, но, соблюдая вынужденный нейтралитет, они вежливо улыбались и, козыряя после постигшей их неудачи, отходили, только глаза их выдавали затаенную злобу.
Лазо, наблюдавший эти сцены из окна вагона, весело смеялся.
Официально никто не был оповещен о поездке Лазо, но по всей линии железной дороги население знало о ней. В вагон Лазо, приходили делегации от рабочих организаций и воинских частей, чтобы приветствовать его и поговорить о том, какими путями и средствами можно скорее освободить весь край от интервентов.
Лазо подолгу беседовал с делегатами, говорил, чтобы они своим поведением не давали никаких поводов, которые могли бы вызвать осложнения с японцами. Вместе с тем он предупреждал:
— Не пускайте интервентов в расположение наших частей, не давайте им никаких сведений, даже самых пустяковых. Помните, что это враги очень жестокие и хитрые… Они ничего «так себе» не спрашивают и все обратят потом против нас.
Однажды в вагон пришла группа партизан-крестьян. Это были настоящие солдаты революции, вынесшие на своих плечах немало опасностей и невзгод суровой боевой жизни.
— Мы вот по какому делу, товарищ Лазо, — сказал один из делегатов, коренастый, широкоплечий человек в лаптях и громадной беличьей шапке. — Как же оно получается? Воевали мы за что? За советскую власть. А что вышло? Опять земство на нашу голову посадили? Это как же понимать? За что боролись? За что кровь проливали?
— Правильно, — поддержали его товарищи.
— Ого! — слегка улыбнувшись, спокойно заметил Лазо. — Ну, ладно, друзья, не будем шуметь и волноваться. Садитесь лучше, поговорим.
Делегаты сели.
— Где твой кисет, дядя Володя? [39] — обратился Лазо к комиссару (сам
Кисет с махоркой и клочок старой газеты… Как часто эти неизменные спутники фронтовой жизни помогали дружеским беседам!
— Закурить — оно, конечно, очень даже способно, — сказал степенный крестьянин, закручивая цыгарку. — А только как же насчет советской власти?
39
Дядя Володя — подпольная кличка автора этой книги М. Губельмана. (Прим. ред.)
— Видите ли, товарищи, в чем дело, — начал Лазо. — Это очень сложный вопрос. Все мы боролись и боремся за советскую власть, и никто от нее и не думает отступать. Мы вынуждены временно передать власть земству, потому что японские интервенты заполонили весь наш Дальний Восток. Если бы мы теперь объявили здесь советскую власть, то не могли бы провести в жизнь ее решения, декреты — интервенты помешали бы нам это сделать. Заставить их уйти мы еще не можем. Советская Россия не в состоянии послать нам сейчас на помощь свои войска. Остаться один на один с интервентами — значит…
— Да мы бы их! — с сердцем перебил кто-то.
— Не так все просто, — сказал Лазо. — В Приморье стотысячная армия одних только японцев, их поддержат американские и другие империалисты; они во много раз сильнее нас. Людей потеряем и революцию поставим под удар.
— Вишь ты какое дело! — подумав, сочувственно протянул первый партизан. — Слыхали, ребята?
— Слыхать-то слыхали. Ну, а насчет советской власти как же оно все-таки будет? Что сказать народу?
— Наступит время, будет и советская власть, — терпеливо объяснял Лазо. — Укрепим свою армию здесь, наладим дисциплину, хозяйство. И в Советской России власть станет крепче. Тогда можно будет по-иному разговаривать с японскими и другими интервентами. А сейчас надо подождать, ничего не поделаешь. Иных возможностей у нас пока нет. Вам понятно теперь, почему мы вынуждены временно мириться с властью земской управы?
— Вроде бы так… Понимаем мы… Укрепиться надо… Уж не обижайтесь… Всему обществу расскажем ваши слова.
И делегаты, успокоенные, ушли.
Поездка продолжалась недолго — недели две. Но за этот короткий срок Лазо благодаря своей исключительной трудоспособности сумел очень глубоко разобраться в положении дел на местах и здесь же разрешить много самых сложных вопросов. Его письмо членам военного совета и командующему войсками Приморской области, написанное еще в первые дни после выезда из Владивостока — 11 февраля, — свидетельствует о широком круге проблем, которые он успел за это время изучить и продумать.
В течение одних только суток он побывал и на заседании Военно-революционного штаба в Никольске и на общих собраниях 33-го стрелкового полка, Дальневосточного кавалерийского полка и партизанского отряда. Кроме того, он сделал на собрании командиров и представителей от частей подробный доклад о текущем моменте, о характере власти, об офицерстве и взаимоотношениях с командным составом.
«Слабым местом никольцев, — подчеркивал Лазо в письме военному совету и руководству, — безусловно является то, что здесь, среди гарнизона, почти не ведется политико-воспитательной работы, также нет кадра хороших уполномоченных… Это положение можно облегчить, командировав работников из Владивостока в Никольск».