Лазоревый день. Книга вторая
Шрифт:
Кэри догадывалась, как нелегко удерживать новоявленному начальнику хоть какой-то порядок. Если бы кхиры, и правда, напали на лагерь, капитану было бы легче. Руководить боем, сражаться до последнего солдата, убивать врага, не раздумывая, — это он умел хорошо. Но врага не было. Разве что не желающая подчиняться приказам бабёнка-«латино».
Угроза капитана оказалась не пустым звуком. Когда Вонда попыталась тайком притащить подруге завтрак, Мартин примчался следом. Вырвал из рук Эвелин вскрытую банку тушёнки, зашвырнул за колючки периметра: «Пища — только для бойцов! Любое общение с дезертиром буду рассматривать как измену! Что-то неясно?» Что могло быть неясного? Побагровевшая от увесистой оплеухи щека Маккейн являла собой аргумент зримый и убедительный.
Ни ланча, ни обеда,
Обструкция, устроенная Мартином, угнетала Эвелин, и пустой желудок способствовал депрессии. Всё, что творилось в лагере, было неправильным, несправедливым. Капитан десантников не имел никакого права руководить колонистами! Нельзя же всерьёз воспринимать повышение, полученное накануне от Мердока, которого новоявленный «заместитель» тут же и пристрелил! Теперь, когда Толстяка и Байярда нет в живых, за судьбу экспедиции, вернее того, что от неё осталось, должна отвечать она, Эвелин Кэри! Таким было пожелание Императора. Но о той встрече не знает никто. А кто она в глазах всех этих оказавшихся в беде людей? Ничтожная жалкая женщина. Привычка заставляла их сбиться в стаю вокруг самого сильного, самого агрессивного самца. На которого можно переложить заботы о собственной безопасности, о выживании.
Но здесь и сейчас выжить таким способом не получится! Мартин упрямо вёл всех прежним путём, хоть ртаари ясно дала понять: подобная тактика обречена. Эвелин недоумевала — неужели никто, кроме неё, не понимает таких очевидных истин? Скорее, ей были понятны поступки тех, для кого жить стало слишком унизительно или слишком страшно, тех, кто выживать в новых условиях вообще не захотел. Но остальные?! Неужели они так и просидят в своих норах, заткнув уши, зажмурившись, пока Шакх не сожрёт их?
Однако порядок, установленный Мартином, оказался хрупким. Вечером этого же дня случилось очередное ЧП. Брагински, не желая смириться с полной несостоятельностью вверенной ему техники, попытался собрать из подручных средств дизель-генератор, чтобы обеспечить энергией хотя бы холодильники лабораторного корпуса с хранящимися в них медпрепаратами и запасом кровяной плазмы. Генератор работал, но разность потенциалов на клеммах категорически отказывалась появляться. Это стало последней каплей для рассудка завтеха. Сначала он просто сидел, обняв своё детище, и плакал. Сорокалетний мужчина рыдал, словно младенец. Затем сбежал куда-то в тёмные недра штабного корпуса. Сразу искать не стали, всполошились лишь после того, как потянуло гарью. Когда Брагински нашли и скрутили, он уже был полностью невменяемым, крушил всё, что поддавалось уничтожению, пытался устроить поджог. Серьёзного пожара не получилось — на планетарных базах используются преимущественно негорючие материалы, и недостаток кислорода в приспособленных для герметизации помещениях сказывался. Физически никто не пострадал, разве что сам «поджигатель» получил небольшие ожоги. Но то, что Брагински сошёл с ума, для многих стало шоком большим, чем поражение в ц’Аэре, чем казнь Мердока и самоубийство Байярда. Те двое представляли созданные людьми институты социума. Иерархия имперской колонии развалилась, и тут же была заменена другой, изначальной, наиболее примитивной, но действенной — стаей приматов. Завтех же олицетворял человеческие технологии, знания, фундаментальные представления о законах мироздания. Когда рухнули и они, оказалось, что заменить их нечем. И как только погас серый зимний день, как только лагерь снова утонул в кромешной тьме, шок вырвался наружу. Каждый остался один на один с неизвестностью, ощутил себя в шкуре пещерного жителя, ничего не знающего об окружающем его мире и полностью от него зависящего. Мартину не хватило опыта предугадать, во что это выльется, да и не мог он оказаться одновременно везде, не мог каждого ухватить за руку, остановить, привести в чувство. Слишком многим хотелось забыться, не думать о предстоящем. Единственным спасеньем для его власти оказалось то, что половина колонистов были профессиональными солдатами, дисциплина стала частью их инстинктов. И то, что Мартин по-прежнему ожидал штурма.
Продуктовый склад, где хранились запасы спиртного, штурмовали не кхиры, а люди. Ни лучевого, ни огнестрельного оружия больше не существовало, поэтому всё ограничилось массовой потасовкой, парой резаных ран да несколькими переломами. Штурмующих оттеснили и разогнали, даже ловить никого не пришлось, периметр был непреодолимым психологическим барьером для всех. Эвелин наблюдала за спектаклем из своего убежища, брезгливо морщась от вида дерущихся самцов. И радуясь одновременно — авторитет Мартина оказался вовсе не так безграничен, как она опасалась. Колонистам всё равно придётся решать, как жить дальше. Каждому в отдельности решать.
И ей пора принимать решение. Сидеть на месте, морить себя голодом, пытаясь демонстрировать гордость, — бессмысленно. Нужно решать, собирается она выжить или нет. И если собирается, то как далеко готова зайти ради этого. «Выжить» — мерзкое слово. Но ведь Император зачем-то говорил с ней об этом!
На рассвете дождь сделал небольшой перерыв. Воспользовавшись этим, из корпусов вывалил народ — подышать свежим воздухом. Эвелин очень хотелось подойти, перекинуться парой фраз с друзьями, но хмурые взгляды десантников останавливали лучше любых запретов. Приходилось следить издалека, поэтому знаки, подаваемые Слэйном, она заметила не сразу, и долго не могла разобрать. Кибернетик показывал вверх. На себя. На угол крайнего бокса. На неё. На противоположную сторону лагеря. Кэри недоумевала. Лишь когда первая капля нового дождя упала на лоб — сверху, — догадалась.
Люди потянулись обратно в шлюз, а Эвелин неторопливо пошла вдоль края бетонной площадки к периметру. Когда под ногами чавкнула грязь, повернула к лабораторному корпусу, обогнула его. Из дверей подозрительно высунулся часовой. Кэри улыбнулась, приветственно помахала ему рукой. Сюда заходить она не собиралась. Вокруг штаба, за складами и подсобками, мимо маленького — на долго ли? — кладбища. Она обошла по периметру почти весь лагерь и оказалась вновь у жилого корпуса, с противоположной его стороны. Слэйн уже поджидал её.
— Поняла. — Кибернетик довольно улыбнулся, смахнул капли с бритой головы. — А эти олухи не знают, что земля круглая. Не догадались, что мы можем встретиться, хоть и пошли в противоположных направлениях. На, держи!
Он вынул из-под широкой куртки две консервные банки.
— Голодная, небось? Вчера перекусить не пришлось?
— Спасибо. — Подарок был неожиданным и оттого вдвойне приятным. Кэри обеспокоенно покосилась на здоровенный кровоподтёк, появившийся на скуле приятеля. — А если Мартин обнаружит? Будут неприятности? Это ночью тебя так отделали?
Слэйн пренебрежительно отмахнулся.
— Ага, здоровые, кабаны! Но мы им тоже неплохо вломили. И ещё вломим. Так что капитанчику скоро за тобой следить некогда будет.
— Понятно. Что у вас кроме драки нового произошло?
— Нового? Кенрик умер… Девчонки из отдела связи склад медикаментов в лабораторном корпусе гробанули, пока заварушка в другом конце лагеря шла. Снотворного наглотались, дуры. Двух Теллер откачал, а что с Джуди будет, неясно. Скорее всего, загнётся.
Он хмуро шмыгнул носом, отвернулся. С минуту они стояли молча. Затем Слэйн начал прощаться:
— Ладно, побежал. А то спохватятся, чего это я так долго «по-маленькому» хожу. Прибежит какой остолоп проверять. Вечером я тебе ещё банок принесу, у меня запасец теперь есть.
Эвелин решилась.
— Не нужно. Спасибо за консервы, но вечером меня здесь уже не будет.
— Как не будет? — Слэйн удивлённо уставился на неё. — Куда же ты пойдёшь?
— Туда. — Она неопределённо махнула в сторону поднимающегося за периметром леса. Робко предложила: — Альф, пошли со мной. Может, ещё кого уговоришь?