Лазоревый грех
Шрифт:
— Если правда на меня не действует, то что действует, ma petite?
Я смогла заговорить. Голос был с придыханием, испуганный, но тут уж я ничего не могла поделать.
— Я ma petite Жан-Клода и больше ничья.
— Но все, что принадлежит ему, — мое. И ты моя ma petite.
Я решила не спорить сейчас на эту тему — есть более важные споры, которые мне необходимо выиграть.
— Ты спрашиваешь, что действует на тебя, если не действует правда?
— Oui, ma petite, я спросила тебя об этом.
— Секс или власть, — ответила я. — И то, и другое на тебя действует. Ты предпочитаешь
— Ты мне предлагаешь секс? — мурлыкнула она, и от этого звука меня передернуло. Я прижалась сильнее к Жан-Клоду. Не хотелось мне играть с Белль никоим образом.
— Нет, — едва прошептала я.
Она потянулась ко мне — изящная белая ладонь с темно-медными ногтями и угадывающаяся рука Мюзетт под ней, будто кисть Белль была какой-то метафизической перчаткой.
Жан-Клод снова отодвинулся вместе со мной на долю доли дюйма, и длинные ногти на волосок не дотянулись до моей щеки.
Белль посмотрела на него. Ее длинные черные волосы зашевелились вдоль тела, будто ветер задул. Но ветра не было, это была ее сила.
— Ты боишься, что одним прикосновением я заберу ее у тебя?
— Нет, — ответил Жан-Клод. — Но я знаю, что может сделать твое прикосновение, Белль Морт, и не думаю, что Аните оно понравится.
Он назвал меня настоящим именем, чего почти никогда не делал. Быть может, потому что Белль назвала меня моим прозвищем, он не стал его произносить.
От ее гнева загорелся перед нами воздух, будто настоящим огнем, отбирая кислород у легких, не давая дышать, разве что если вдохнуть в легкие жар. Тогда они обгорят, и ты умрешь.
Тот же жар наполнил ее слова до такой степени, что я бы не удивилась, если бы они загорелись в воздухе.
— Разве я спрашивала, хочет ли она моего прикосновения?
— Нет, — ответил Жан-Клод совершенно безжизненным голосом, и я ощутила, как он уходит в себя, пусть даже руки его меня обнимают, но он уходит в ту тишину, куда прячется от всего. Я увидела мельком этот уголок тишины, и там было даже безмолвнее, чем в колодце, куда ухожу я, когда убиваю. Здесь даже не было белого шума — только безмолвие.
Пустота наполнилась запахом роз — сладким, таким сладким, что он заволакивал и душил. Я стала ловить ртом воздух, но ощущала только запах роз. Жан-Клод подхватил меня, чтобы я не упала. Аромат роз забивал ноздри, рот, горло. Невозможно было глотать, невозможно было дышать. Я бы вскрикнула, но воздуха не было.
Я услышала крик Жан-Клода «Прекрати!» и смех Белль. Даже в моем полузадушенном состоянии этот смех гладил тело, как опытная рука.
Меня схватила чья-то рука, и вдох прорвался в горло, прорвался через силу Белль. И снова-таки если бы этого воздуху хватило, я бы вскрикнула. Надо мной парило лицо Мики. И его рука была в моей.
— Non, mon chat, ты мой, как и она.
Белль опустилась на колени, протягивая руку к лицу Мики.
Жан-Клод потащил нас всех назад, и мы свалились у ее колен, но снова чуть дальше вытянутой руки. Хотя это «чуть» и было то, что надо.
Глаза Белль горели медовым пламенем, ногти испускали языки медного огня в воздухе. Она тянулась к Мике. Жан-Клод попытался помочь нам отползти, но мы свалились в груде длинных юбок, длинных камзолов. Смерть из-за моды.
Белль коснулась лица Мики, провела пылающими когтями по его щеке. Запах роз сомкнулся у меня над головой сладкой отравленной водой, и я снова стала тонуть.
Еще одна рука легла на меня, и в этом прикосновении не было ничего теплого. Оно не вызвало ardeur, не вызывало моего зверя — оно вызвало что-то куда более холодное и уверенное в себе. Моя некромантия поднялась как вода из колодца и хлынула на кожу, на тело, и я, глядя в пылающие глаза Белль, могла дышать. Горло саднило адски, но можно было дышать.
Я повела глазами и увидела, что Дамиан держит меня за другую руку. Глаза у него расширились, ему было страшно, но он стоял рядом со мной, не отворачиваясь и не убегая от той силы, чье имя было Белль Морт.
Белль повернула лицо Мики к себе. Казалось, что ее кожа создана из белого света, волосы — из черного пламени, ногти — из расплавленного металла, как и глаза. А губы сверкали как мазок свежей крови.
Рука Мики в моей судорожно сжалась, до боли, и эта боль помогла мне мыслить яснее, острее. Он пискнул, когда Белль прижалась к нему ртом. Я знала, что он не хочет ее прикосновения, и знала, что не может ей отказать.
Но он был мой, Мика. Мой, а не ее. Я села, держа Мику одной рукой, а Дамиана другой, тепло и холод, жизнь и смерть, страсть и логика. Руки Жан-Клода все еще лежали на моих почти голых плечах. Он укреплял меня, а я его но эта сила была моя, а не его. Леопарды подвластны мне, а не ему. Они мои.
Я вызвала ту часть своей личности, к которой привязаны были леопарды, и впервые поняла, что она не связана с Ричардом и даже с Жан-Клодом. Леопарды принадлежали мне — и Белль.
Я села, оказавшись с ней так близко лицом к лицу, что сияние ее огня ласкало мне кожу, и наслаждение этого легкого прикосновение разошлось по мне волнами. Это не значит, что я была иммунна к прикосновению Белль, нет, — это значило, что у меня есть свое прикосновение.
Обычно я сопротивляюсь своему зверю, каков бы он ни был, но не сегодня. Сегодня я звала его, принимала его, и, может быть, поэтому он хлынул из меня обжигающим потоком. Будь я истинным ликантропом, он бы вытек из меня разливом теплой жидкости, только я не ликантроп. Но зверь забился у меня под кожей, вырвался изо рта и ударил в тело Мики как поезд — огромный, текучий, мускулистый поезд. Он оторвал рот Мики от губ Белль Морт и заставил его вскрикнуть, вторя моему крику. Мой зверь бушевал в его теле, и его зверь ответил. Он рванулся из глубин навстречу моему — как левиафан, обгоняющий другого левиафана на пути к поверхности.
Этой метафорической поверхности мы достигли одновременно, и наши звери вились в телах и вне их, как огромные коты, наслаждающиеся игрой меха и мышц. Это невозможно было видеть, но можно было ощутить.
Белль провела руками над нами вплотную, поглаживая бурлящую энергию.
— Tres de bon gout.
Она коснулась кожи Мики, и брызжущая энергия перебросилась на нее, заставив ее ахнуть. Мика повернулся и, я думала, снова мог бы уйти к ней, но я поймала его лицо руками, и мы поцеловались.