Лазурный берег
Шрифт:
— И не надо. Вас никто и не приглашает,— сказал как отрезал Серов.— Мы вас потом позовем. Когда признаются.
— А если переборщите? Тогда и признания не понадобятся.
— Мы же не звери... — успокоил Серов с какой-то особенной интонацией.
И все они расхохотались — и Серов, и Николай, и Дима, и сам Троицкий — в тон своим коллегам. Что-то знали они об этой фразе, произносимой с этой именно интонацией. Что-то такое, что делало их единым целым.
Игорю и Василию было не слишком приятно слышать этот смех.
— Ну как? — отсмеявшись, Троицкий повернулся к Игорю.
Плахов помедлил, пожал плечами: другого выхода нет. Василий сделал вид, что хотел что-то добавить и возразить, но осекся. Наступила тишина, в ходе которой Троицкий допивал виски.
— То есть утром на маяке? — уточнил Плахов.— Сразу обоих?
Троицкий лишь мрачно кивнул. Голова вновь заболела. И как-то сильно и резко, словно наверстывая за то время, пока не беспокоила.
— Таблетки не пора?..— глянул Троицкий на Диму.
— Полчаса еще, шеф,— виновато ответил охранник,
— С-сука...
— Есть отличное средство,— встрял Рогов.— Попробуй, все как рукой снимет.
— Какое еще средство? — простонал Троицкий.
— Прованский корень жизни. Из него бальзам на спирту делают, но можно и так. Я в Питере пробовал,— вдохновенно врал Василий.
— И где его взять? — хищно спросил Серов,
— Здесь, в местных горах растет. Вроде женьшеня.
— Что же, мне в горы лезть? — криво усмехнулся Троицкий.
Рогов казался ему чуть-чуть дурачком, но надо же, адресок-то добыли... И потом: он был в таком положении, про которое говорят — хватается за соломинку. Надо испробовать все средства. Народная медицина иногда очень даже помогает. Он сам был однажды свидетелем, как некий грязненький задохлик с козлиной бородкой за полчаса снял с груди бывшего партнера Троицкого Крокодайла Выборгского чудовищный ожог. С помощью какой-то мази на основе крапивы и мочи ...
Крокодайла, правда, через три дня все равно уконтрапупили, но это уже другая история.
— Не надо в горы,— пояснил Рогов.— В Антибах на рынке можно достать. Я хотел, но мужик, который корнями торгует,— ни в какую. Цену набивает, поганец.
— Где его найти? — Сергей уловил желание шефа и уже почти собрался в дорогу.
— Демьяныч, не волнуйся, мы щас сгоняем...— кивнул Серов.— Только на пару слов...
Они вышли на кухню, Серов плотно прикрыл за собой дверь.
— Демьяныч, что с киллерами? Правда, что ли, ждем семи утра?
— Разбежались,— хмыкнул Троиций,— Сегодня с обоими надо потолковать. А если что — завтра в семь по нашему сценарию кино разыграют.
«А хотел бы я, например, жить вечно? — задумался Любимов.— Старикам-то несладко приходится. Все болезни вываливаются, кости ноют... В семьдесят лет многие уже как развалины. А в двести что будет? А в триста?..»
На днях они сидели с Максом Виригиным в скверике на Шестой Советской, пиво пили. Там такой квадратный скверик, а в центре лавочка. Очень удобная для оперативного наблюдения: все подходы просматриваются. Оперативных целей, кроме пива, у них, правда, никаких не было, но все равно было удобно. И вот сидят, пьют, а мимо ковыляет старушка. Приветливая такая старушка. В платочке в горошек. Остановилась.
— Молодцы, мальчики! — одобрила.— Пиво пьете! Молодцы! Погода хорошая, весна, скоро лето, надо пиво пить!
И поковыляла дальше.
Макс с Жорой смотрят: наискосок идет полная женщина с тяжелыми пакетами из продуктового магазина «Дикси». Продукты там так себе, но зато дешево, что для рядового петербуржца — дело совсем не последнее. Купила, значит, жратвы на большую семью, прет домой. Навстречу ей приветливая старушка в платочке в горошек. Что-то этой женщине сказала. Женщина поравнялась с Жорой и Максом и давай эту старушку в платочке ругать:
— А! Чё говорит-то, а! Ей, говорит, восемьдесят лет, и, говорит, ноги не ходят. А! Вы гляньте — прет как лошадь! А! Нет, вы гляньте! Прет как лошадь! Корова! Ноги, говорит, не ходят! Это у меня ноги не ходят, а мне пятьдесят пять! У меня матери семьдесят пять, она из дома не выползает! Только до туалета! А этой восемьдесят — ноги, говорит, не ходят! Да вы гляньте, гляньте — прет как лошадь!
И смешно, и грустно... Нет, вечно жить не следует.
Очередной пузырек из-под бальзама вечной молодости директор Хлестов запустил в портрет. Удачно — не в губернатора попал, а себе по лбу. Портрет покосился. Хлестов тоже покосился. Лег щекой на стол, высунул язык.
На столешнице — полдюжины пустых бутылочек из-под бальзама и одна еще не распечатанная.
— Ну, что я вам говорил... — язык Хлестова ворочался еле-еле.—Третий час, а я еще жив... Не могли они от бальзама окочуриться. Прованский корень — это сила в членах... И вечная молодость... Хотя и без закуски...
Директор икнул так, что портрет упал со стены. Хлестов в кресле на колесиках подъехал к портрету, поднял, но вешать не стал. Поставил — почему-то лицом к стене.
На глазах — как на то рассчитывал Жора — директор почему-то не молодел.
— Так ты мало еще выпил...— пожал плечами Любимов.— Погибшие по несколько месяцев лечились.
— Мало?! — Хлестов ухарски взмахнул рукой.— Хорошо, давайте еще...
Он решительно взял со стола еще одну бутылочку, примерился отвернуть пробку. Даже облизнулся, как кот. Вошел, короче, во вкус.
Любимов решительно протянул руку, забрал пузырек:
— Ладно, хватит. Готовый уже. Для экспертизы оставь.
— Может, не надо? — шмыгнул Хлестов.— Экспертизы...
— А как же уголовное дело? — нахмурился Любимов.