Льды уходят в океан
Шрифт:
Смайдов положил перед собой совсем крохотный листок из блокнота, мельком взглянул на него и начал:
— Товарищ Лютиков сказал, что главная моя цель — клеветать на нашу молодежь, сгущать краски, что я ничему и никому не верю. Очень серьезное обвинение. И, видимо, мне надо было бы использовать эту трибуну для того, чтобы оправдать себя в глазах тех, кто здесь присутствует. Но я не стану этого делать. Все равно, рано или поздно, товарищу Лютикову придется кое-что пересмотреть.
— Чем скорее он это сделает, тем для него будет лучше! — громко сказал Родин.
Лунев бросил на него строгий взгляд, но Виктор сделал вид, что ничего не заметил.
— В этом зале, — продолжал Петр Константинович, — сидят люди, которые посвятили свою жизнь Коммунистической партии. Сидят единомышленники. Они полны решимости сметать с дороги все, что мешает идти вперед. Одни из нас видят препятствия очень хорошо, другие — похуже. И я, конечно, не открою секрета, если скажу: вот такие активы, пленумы, собрания созываются для того, чтобы все — все, — подчеркнул Смайдов, — видели эти препятствия как можно лучше. Вслепую ведь шагать
Я внимательно слушал и доклад, и выступавших ораторов. Некоторые товарищи утверждают: те, кто стоит на обочине, не могут задержать нашего движения вперед. Трудно, товарищи, очень трудно с этим согласиться. Вы слышали директора комбината Лисянского? У него все хорошо. У него все отлично. Молодежь работает, учится, занимается спортом. Никакой тревоги, никакого беспокойства. Лисянский, видимо, тоже не хочет глядеть на обочину... Зачем портить себе настроение? Подумаешь, горстка лоботрясов! А с этой обочины неделю назад вдруг вырвались двое — не люди, а звери! И честного парня, дружинника, ножом. Результат: звери — в клетке, честный парень — в больнице. Глубокая травма для всего коллектива. Слезы, душевная боль, ожесточение... Это не задерживает движения вперед, товарищ Лисянский? И почему вы об этом не рассказали своим единомышленникам? Струсили? Побоялись, что ваш рассказ произведет неблагоприятное впечатление? Как же, мол, так, у Лисянского — и вдруг ЧП!
— Вы лучше рассказали бы о своем коллективе, — бросил Лисянский.
Лютиков, коротко взглянув на секретаря горкома, привстал и сказал:
— Я нисколько не снимаю с себя ответственности за то, что происходит в доках, но, как коммунист, не хочу ничего скрывать. Поэтому прошу товарища Смайдова рассказать, почему от нас иногда бегут замечательные рабочие. И почему рабочие пишут на секретаря парткома жалобы. Стоит вам, товарищ Смайдов, рассказать и о том, как вы из-за личной неприязни к отдельным рабочим — вспомните Езерского — организуете их травлю. Вот характеристика, которую вы ему дали. Пасквиль. Грязный пасквиль на отличного специалиста...
Он хотел сказать еще что-то, но Лунев карандашом стукнул о графин. Стукнул совсем легко, однако Лютиков сразу же замолчал.
Смайдов, конечно, предполагал, что Лютиков не постесняется во время его выступления делать колкие замечания, но все же он не думал, что тот осмелится делать это так бесцеремонно. И ему захотелось так же бесцеремонно оборвать Лютикова.
— Я могу рассказать о Езерском, но меня удивляет почему вы, Сергей Ананьевич, ничего не спрашиваете о Беседине. О том самом Беседине, который не без вашей помощи был рекомендован работникам артели для выдвижения кандидатом в депутаты и которому они отказали в своем доверии. Почему же вы умалчиваете об этом беспрецедентном казусе? Или вы о нем не знаете?
Об этом казусе знали многие, и стоило Смайдову упомянуть о нем, как в зале раздались аплодисменты. И смех, от которого Лютиков побледнел. Наклонившись к Луневу, он начал о чем-то ему говорить. Но секретарь горкома и сам улыбался. Недобро улыбался, Лютиков это видел.
Потом Лунев сказал:
— Продолжайте, товарищ Смайдов.
— Никто не даст рецепта, как мы должны бороться со всем, что нам мешает. Но я беру на себя смелость утверждать: если среди нас не будет равнодушных, для которых свой покой дороже всего, если среди нас не будет трусов, которые боятся говорить начистоту, — многое изменится к лучшему. Страшная это вещь, товарищи, — равнодушие. Страшная это вещь — трусость!..
Взволнованный, немного уставший, Смайдов стал спускаться со сцены. Он не знал, какой ход завтра сделает против него Лютиков, не мог знать, что скажет о его выступлении первый секретарь горкома, но сейчас он ни о чем не жалел. Смайдов не был тщеславным человеком, однако он немало растрогался, когда услышал гром аплодисментов. Значит, коммунисты считают, что он прав, значит, он затронул что-то большое и вызвал к жизни какие-то хорошие чувства. Другого он не желал. А что будет завтра — покажет завтрашний день...
Когда Лунев подошел к трибуне с заключительным словом, Смайдов невольно подобрался и почувствовал, как тревога снова овладевает им. В докладе Лунева он, конечно, уловил созвучные своим мыслям слова, это его радовало и ободряло, но, может быть, говоря о тех, кто, «кроме темных пятен на солнце, ничего не хочет видеть», секретарь горкома действительно имел в виду его, Смайдова?
Лунев начал без обычного вступления. Подойдя к трибуне, он на мгновение задумался и вдруг сказал:
— Вы неправы, товарищ Смайдов. Среди единомышленников тоже могут возникать горячие споры и могут быть различные мнения. Нельзя ставить вопрос таким образом, что единомышленники обязательно должны соглашаться с точкой зрения друг друга. Главное, что должно объединять единомышленников, — это их общая цель...
Но какими бы горячими споры ни были, они должны быть честными. Без передергивания фактов. Без злопыхательства. Истина, а не честь мундира должна быть главным в нашей работе.
Лунев повернулся в сторону президиума, посмотрел на Лютикова:
— К сожалению, вы не придерживаетесь этого святого правила, Сергей Ананьевич. Смайдов — в прошлом боевой летчик. Он кровью заплатил за право видеть своими глазами наше светлое будущее и... настоящее. В чем же вы его обвиняете? В том, что он не хочет мириться со всякой мерзостью, которая мешает нам жить? В том, что он хочет, чтобы в нашей семье было больше Матросовых и Космодемьянских, Гастелло и Чайкиных, чтобы крепли и росли ряды достойных их преемников и продолжателей? Тогда обвиняйте в этом и меня: я тоже хочу этого всей душой.
Лютиков сделался пунцовым и нервно вытер сразу вспотевшее лицо. Лисянский отодвинулся за чью-то спину.
Зал загудел аплодисментами. Но Лунев поднял руку, призывая к тишине. Теперь он уже смотрел не на Лютикова, а прямо перед собой, в зал, ожидая, когда умолкнут последние хлопки.
— Тревога, беспокойство, забота о воспитании нашей молодежи так же далеки от паникерства, как равнодушие от горения, — говорил Лунев. — Беспокойство и озабоченность приводят к искреннему желанию драться со всем, что нам мешает, а равнодушие ведет к тому, что недостойных рекомендуют кандидатами в депутаты или для поездок за границу, где каждый советский человек является полномочным представителем великой нашей страны... Разве это трудно понять?..