Льды уходят в океан
Шрифт:
Он сейчас ни о чем не думал. И не хбтел думать — впереди еще уйма времени, успеет поразмыслить обо всем. И все решить. А сейчас — только курить. Еще не докурив первой папиросы, Илья достал вторую и держал ее наготове. Держал бережно, боясь уронить в снег.
Харитон наконец очнулся. В этой норе от снега было почти светло, светлее, чем снаружи. Езерский, увидав Беседина, чуть не одурел от радости.
Беседин спросил:
— Ну как, штаны сухие?
— А чего бы им быть мокрыми? — сказал Харитон.
—
Кто-кто, а Харитон отлично знал своего бригадира.
Поиздеваться над человеком, унизить — для него слаще меда... Харитон всегда терпел, особенно это даже и не задевало его — привык со временем, — и сейчас сказал как можно спокойнее:
— А чего трястись-то было? Сидел себе спокойненько, дремал. Кончится, думаю, эта заваруха, уж как-нибудь выберусь на белый свет. Не век же, думаю, такой пурге быть...
Беседин искренне рассмеялся.
— Дрема-ал! Ну и комик! Да ты ведь скулил от страха, как песец в кулемке... Небось молился: «Святой Харитон, выручи, будь другом, век не забуду. Вернусь на Большую землю — самое малое полтинник на свечку отвалю». Было такое?
— Не было.
— А сколько?
— Чего сколько?
— На свечку обещал?
— Скоморох ты, Илья Семеныч, — угрюмо сказал Харитон. — За все тебя уважаю, а вот что над человеком поизмываться любишь... В крови это у тебя, что ли...
Прикурив от первой папиросы вторую, Беседин вдруг спросил:
— А как ты думаешь, почему я такой, а? — Он уже не смеялся, голос у него был злой. — Знаешь или нет?
— Откуда же мне знать, — нехотя ответил Харитон.
Он был уже не рад, что затеял этот разговор. Чего доброго, рассвирепеет бригадир, скажет: «Черт с тобой, коль плохой я — до свиданья. Подыхай тут один». От него всего можно ожидать.
— Люди стоят того, чтоб им по мозгам иногда дать, — примирительно заметил Харитон. И, чтобы переменить тему разговора, добавил: — В сон меня что-то клонит, Илья Семеныч. Вроде трое суток не спал. Подремлю я...
— Дурак. Заснешь — околеешь... А ну вставай! Вставай, говорю, пробиваться будем.
Беседин помнил: когда они вышли из избы и направились на угольщик, пурга била им прямо в лицо. Он и теперь вел Харитона на ветер, надеясь сквозь буран увидеть огоньки или услыхать сигналы. Но ничего не видел и не слышал.
Ураган, казалось, усилился еще больше. Теперь они вынуждены были останавливаться каждую минуту, поворачивались спинами к ветру, чтобы отдышаться. Харитон гнусил:
— Илья Семеныч, вернемся... До избы рукой подать, отсидимся, пока тише станет.
Илья не отвечал. Шел дальше. Знал, что возвращаться нельзя: избу теперь не найти, а если и найдут, картинка получится не из веселых. Обмороженные, усталые, проклиная все на свете, придут сварщики, а он, Илья Беседин, бригадир, будет лежать на топчане похрапывать. Нет, лучше двигаться вперед, авось счастье вывезет и на этот раз...
Харитон упал. Упал и не поднимался. Дышал тяжело. Беседин наклонился, обеими руками схватил его за ворот, закричал:
— Вставай! Вставай, говорю!
— Не могу, Илья Семеныч. Дыханья нету. И ноги не тянут.
Он держался за кухлянку Ильи, не выпуская ее из рук. И, кажется, плакал.
— Если выберемся — припомню я ему... Скажу, на смерть посылал. Скажу, с умыслом посылал, чтоб загнулся я... Думает, если парторг — управы на него не найдется? Думает, ему все можно? Человек кто — собака?..
Илья напрягся, рванул его кверху, не удержался и тоже упал. Навалился всем телом на Харитона, на мгновение притих, вдруг почувствовал, что у него тоже кончаются силы. И тоже нет дыхания.
Он зарыл лицо в снег, обжегся, с трудом поднялся и поднял на ноги Езерского. Горячо дыша ему прямо в лицо, сказал:
— Слушай, Харитон, надо идти. Иначе пропадем. Держись за меня. Ну?
Они не прошли и двух десятков шагов, как Езерский снова повалился. Ткнулся головой в сугроб и застонал от боли... Илья присел рядом, закрыл глаза. На миг мелькнула мысль: бросить! Бросить Харитона и одному идти или ползти вперед, пока хватит сил. А потом, если удастся добраться до угольщика, вернуться с остальными и отыскать.
— Не бросай меня, Илья Семеныч! — будто что-то почуяв, всхлипнул Езерский. — Не бросай!
Он привстал на колени, руками обхватил Илью за шею, намертво сцепив пальцы.
— Ладно, — сказал Илья. — Никто тебя не бросит. Только не скули.
Он загородил Харитона от ветра, прикрыл его своим большим телом. Потом снял с одной руки крагу, закоченевшими пальцами захватил горсть сухого, колючего снега, стал растирать лицо Харитона. Затем растер свое.
— Будем ползти, — сказал он. — Ползти легче.
А сам подумал: «Куда ползти? Заплутались. Кажется, каюк...»
Белая ракета, пущенная с корабля, не погаснув, упала в пяти шагах от Смайдова и Марка. От нее не стало светлее, но они обрадовались: идут правильно! И через десяток минут перед ними выросла громадина корабля, сплошь облепленного снегом.
Они остановились у обледеневшего трапа, не в силах сделать хотя бы еще один шаг. Усталость намертво сковала руки и ноги, каждому из них казалось, что наступил тот предел, за которым уже ничто не может вывести человека из оцепенения. Пускай рушатся ледники, пускай под ними разверзнется эта насквозь промерзшая земля — они уже ничего не могут! Упасть и не двигаться — это все, на что они способны...
И вдруг Димка Баклан, рванувшись к Смайдову, закричал:
— Их нету! Слышите, их нету! Я только сейчас обнаружил.