Льды уходят в океан
Шрифт:
Однако после тепла возвращаться в отсеки было еще труднее. Холод, казалось, проникал к самому сердцу и сводил его судорогами. Дышали прерывисто, точно не хватало воздуха. И в глазах все время стояла какая-то пелена, мешающая видеть, было похоже, что в них тоже появляется наледь, которую ни сковырнуть, ни оттаять.
...На третий день Андреич, придя после работы в «отель» (они теперь промысловую избушку, где жили, называли не иначе как «отель «Субтропики»), снял варежки и показал руку. Кожа на пальцах и на тыльной стороне ладони потемнела, потрескалась, и из трещинок сочилась сукровица. Пальцы слегка свело, когда Андреич хотел их выпрямить, он невольно застонал от боли.
— Болит маленько, — сказал он. — Наверно, подморозил.
— Тут не только руку подморозишь, — мрачно заметил Харитон. — А за что страдаем — никто толком не знает. Даже не выяснили, по каким ставкам оплачивать будут.
— Голодной куме обед на уме, — усмехнулся Костя Байкин. — Кто о чем, а Харитон о своем.
— А ты человеку рот не затыкай! — метнув взгляд на Костю, зло проговорил Беседин. — Тоже мне, шибко сознательный. Бессребреник...
Он вытащил из сундука-аптечки бинт и мазь, позвал к себе Андреича:
— Дай-ка перевяжу. — И Харитону: — Помоги. А то тут, видно, только одни критиканы-политики собрались, а чтоб посочувствовать человеку... Под Смайдова работают...
Смайдов еще не вернулся с корабля, и Марк сказал:
— О людях, которых нет, плохо говорить не полагается, Илья Семеныч. Известное правило.
Беседин отдал бинт Езерскому, вплотную подошел к Марку.
— Слушай, Талалин... — Он говорил медленно и очень тихо, словно этим хотел подчеркнуть значимость своих слов. — Слушай, Талалин, откуда ты тут такой взялся, что решил учить людей, которые... которые...
Марк видел: Беседин еле сдерживается, у него даже под глазом задергалось от этого сдерживаемого волнения. Не до конца понимая, откуда у Беседина такая острая к нему неприязнь, он смотрел на бригадира удивленно и даже чуть растерянно. А Илья продолжал:
— Так вот, я спрашиваю у тебя, Талалин, откуда ты тут такой взялся, а?
— Мы же вместе с вами летели, Илья Семеныч, — попробовал отшутиться Марк. — Разве вы не помните?
— В вертолете рядом сидели, по правому борту, — сказал Байкин.
— Ты ему еще место у окна не хотел уступать. Забыл, что ли? — усмехнулся Думин.
А Баклан добавил:
— Такая холодина хоть чью память заморозит. Вот и получилось, что бригадир наш теперь удивляется: откуда, дескать, появились тут разные людишки.
Илья, будто ничего не слыша, продолжал в упор смотреть на Марка. Спокойствие Талалина накаляло его еще больше. Он ненавидел Марка сейчас так, как редко кого ненавидел. За все. За все. За то, что понимал: Марк ни в чем ему не уступит, это не Харитон и даже не Костя Байкин, который хотя и ворчит, но почти всегда делает то, чего хочет бригадир. По крайней мере делал раньше, пока не было Талалина. Ненавидел за то, что Марк уж очень быстро завоевал симпатию сварщиков. Это бесило бригадира. Он не привык с кем бы то ни было делить свой авторитет, ему надо было всегда быть первым. Марк мешал этому. И, наконец, Илья ни на минуту не забывал, как Талалин унизил его там, в доках, когда речь шла о дополнительной оплате за работу на этом проклятом Шпицбергене. Такого ведь никогда еще не было, чтобы бригада отказывалась от своих личных выгод. А тут вдруг этот чистоплюй всех взбаламутил, и он, Беседин, остался в дураках. Еще тогда Илья дал себе твердое слово: «Я тебе все припомню!»
Марк сел на топчан, закурил. Беседин продолжал стоять все в той же напряженной позе и наблюдал за Марком. Ему хотелось бросить Талалину такое, чтобы тот взорвался, стал кричать.
— Хочешь, Талалин, я скажу, кто ты такой есть? —
Беседин тоже закурил и выпустил тугую струю дыма через уголок рта. — Хочешь?
— Пожалуйста, Илья Семеныч. Послушаю.
— Послушай. Ползают еще по нашей грешной земле такие типы, которые норовят на чужом горбу в рай въехать. Вот ты как раз один из таких типов. Понял меня?
— Не понял, — сказал Марк. — Что-то не доходит.
— Врешь, доходит! — Илья криво усмехнулся и через уголок рта выпустил дым. — Все до тебя доходит, Талалин. Ты не дурак. Почему пришел именно в бригаду Беседина? Случайно? Тоже врешь! Разнюхал, что бесединцы гремят, и сразу уловил: раз гремят — значит, у каждого сварщика в кармане не пусто. Пойду туда. И пошел. Прикинулся простачком... Я, мол, парень-рубаха, берите, не прогадаете... А оказался сволочью. Сволочью. Понял?
Беседин вдруг сорвался с места, подскочил к Андреичу и схватил его обмороженную руку:
— Ты это видал? Ради чего человек страдает? Ради красивых глаз Смайдова? А? Чего молчишь?
Марк встал. Бросив папиросу в печь, некоторое время смотрел, как обугливается картонный мундштук. Потом взглянул на Беседина и тыльной стороной ладони провел по лбу. Лицо его слегка побледнело, на нем сейчас не осталось и следа того полуиронического добродушия, с которым он минуту назад глядел на бригадира.
— Я н-никогда не был вегетарианцем, Беседин. — Как всегда, когда его захлестывало крайнее волнение, Марк начал заикаться. — Ты меня понимаешь? И н-никогда не прощал оскорблений. Такой уж я есть. Извинись, Беседин.
— А е-если не извинюсь? Т-тогда что? — зло передразнил Марка Беседин.
— Не паясничай, Илья! — крикнул со своего места Костя Байкин. — Не подличай!
— А ты заткнись! — Беседин резко повернулся к Байкину и так же резко махнул рукой. — Заткнись, понял? Это принципиальный разговор.
— Правильно, Илья Семеныч! — сказал Харитон.
Он уже забыл о той пилюле, которую проглотил там, в доках, и снова полностью поддерживал бригадира.
— Правильно, — повторил Харитон. — Разговор принципиальный. Нечего совать рыло не в свои дела, кому по штату не положено. Много их развелось, таких...
— Ты тоже заткнись! — бросил Беседин, не глядя на
Езерского. — Без адвокатов как-нибудь обойдусь. — И к Марку:—Так что, Талалин? Ты, кажется, хотел высказаться? «Никогда не прощал оскорблений...» А знаешь ли ты, что мне начхать на твои принципы? И на то, прощаешь ты или не прощаешь, мне тоже начхать. Понял?
— Понял, — негромко ответил Марк.
Он вдруг почувствовал, что как-то сразу успокоился. Может быть, потому, что теперь ему до конца стало ясно, кто таков Беседин. Не осталось никаких загадок, бригадир сам поставил все точки над «и». Все то невольное уважение, которое Марк испытывал к нему, как к искусному мастеру, исчезло. Степан Ваненга оказался прав: Беседин обыкновенный сквалыга, ни больше, ни меньше. В общем — Харитон.