Льды уходят в океан
Шрифт:
— О чем? О постели?
Марина будто не нарочно высвободила свою руку, сунула ее в карман пальто.
— Ты что-то сегодня колешься, Марийка, — сказал Илья. — Я к тебе по-хорошему, а ты — как еж. Или не нужен стал, а?
«Или не нужен стал?..» А был ли он ей когда-нибудь нужен? Ведь она ни разу не испытала к нему ничего похожего на настоящее чувство.
...В тот день, когда Илья впервые пришел к ней домой, у нее на душе было особенно тяжело. Утром, включив радио, она услышала, как диктор говорил о сварщиках. Она подсела к приемнику, усилила звук. «Бригада Людмилы Хрисановой
— Гляди, идет сварщица Людка Хрисанова. Королева!
Взглянув на девушку, Марина сказала:
— Красивая!
А сама почувствовала, как что-то похожее на зависть шевельнулось в ее душе. Нет, не красоте ее она позавидовала в ту минуту, а тому, что и сама ведь могла вот так же идти окруженной подругами и радоваться жизни, как радуются они. Им хорошо, у них все ясно и просто, они-то уж знают свое место в жизни...
«Беседуя с нашим корреспондентом, — продолжал диктор, — Людмила Хрисанова поделилась своими планами...»
Марина резко выключила приемник, швырнула сумочку на стол (она собиралась идти в город) и, подойдя к дивану, упала лицом в подушку. Но уже через минуту вскочила, выбежала на улицу. И помчалась к набережной, в контору судоремонтных мастерских. Бежала и думала: «К черту! Если жить, то только так, как эта Хрисанова, как Марк! Только так!»
Контора была далеко, Марина не могла добежать одним духом. И постепенно шаг ее замедлялся, порыв остывал, мысли принимали совсем другой оборот...
«А что я могу? — думала она теперь. — На что я способна? Разнежилась, от работы отвыкла, забыла, как держать электрод... Приду на стапель — станут смеяться: это тебе не буфетная стойка, это тебе не коньяк в графинчики разливать...»
Почти у самой конторы Марина остановилась, медленно повернула обратно и пошла домой.
А дома снова не могла найти места, кляня себя на чем свет стоит. Ничтожество! Даже Костя Любушкин лучше тебя в миллион раз! Он хоть ни о чем не мечтает, он доволен своей жизнью. А ты... А ты... Все врешь, что не сможешь работать. Просто не хочешь, барынькой стала, холеные ручки боишься замарать...
И в это время пришел Беседин. Будто знал, что он сейчас тут нужен, что его не попросят закрыть дверь с другой стороны...
Она и вправду была сейчас рада его приходу. Рассказать ему, что ее гнетет? Марина была уверена, что станет легче.
Она рассказала.
— Дурочка! — захохотал Илья. — Треска любит, где глубже, человек — где лучше. Древний, как наш грешный мир, закон. Поняла? Говоришь, хочешь снова стать сварщицей? Как те? Ты, наверно, думаешь, здесь все сварщики заколачивают, как Илья Беседин? Не доросли! Скажи какой-нибудь замухрышке с маской на поясе: давай, мол, местами меняться: ты — в ресторан, я — в доки... Голову наотрез — от счастья рехнется! Эх ты, фантазерка! Они, которые с масками, завидуют тебе знаешь как? Сам слыхал, что говорят: тепло, мол, светло и мухи не кусают, а грошики сами в карман плывут. Известное дело — ресторан! Не какой-нибудь там гадюшничек... Вот так... А ты...
Илья был убежден, что все так и есть, как он говорит, и эта его непоколебимая убежденность как-то рассеяла Маринины сомнения, убаюкала ее совесть и гордость. Тревога прошла, стало немного легче. Она была благодарна ему за то, что он сумел хоть на время снять с нее тяжесть, которая так давила.
И Беседин это почувствовал. Почувствовал — и не захотел упускать случая сделать тот решающий шаг, какой не мог сделать до сих пор из-за неуступчивости Марины. Когда человек мечется, дорожка к его сердцу открыта. Давай, Беседин, другого такого случая может и не быть...
Он сказал:
— Смотрю я на тебя, Маринка, и, знаешь, о чем думаю? По жизни уж слишком много бурь проносится. И если человек один — сметет его. А у меня, гляди, какая спина широкая! Спрячься за нее — как в тихой бухте будешь!
Он обнял ее, привлек к себе сильными руками. И ей действительно показалось, что она сможет укрыться за его спиной от житейских бурь. Или она хотела обмануть себя? Уйти от самой себя?
4
— Пойдем к тебе, — сказал Илья. — Три дня ведь не видались, неужто не соскучилась?
— Ко мне не пойдем. — Марина упрямо мотнула головой. — Если хочешь — погуляем у реки.
— Гулять при таком холодище? Ты не в духе, Машенька. Может, опять какую-нибудь золушку в беретике встретила?
Марина с минуту помолчала, потом тихо проговорила:
— Встретила, Илья. Только не золушку в берете...
— А кого же?
— Юность свою. — Она грустно улыбнулась. — И детство.
— Ну? Это здорово! И как она выглядит, твоя юность?
Марина в его голосе услыхала насмешку, хотела ответить резко и грубо, но удержалась. Сказала тусклым голосом:
— Это только мое, Илья. Не касайся его.
— А может, мне интересно... Может, юность твоя в штанах, а я ведь человек ревнивый.
Он пьяно хохотнул, обнял Марину за плечи, притянул к себе.
— Оставь, — попросила Марина.
Но Илья не слушал, не отпускал. И уже не смеялся. Ему вдруг показалось, что в нем проснулось какое-то новое чувство к Марине, которого он прежде не испытывал. Это не было обычным желанием обладать ею — : сейчас что-то совсем иное входило в него: негрубое, почтй нежное. Он прижал голову Марины к своему плечу и стоял молча, удивленно прислушиваясь к самому себе. Даже закрыл глаза: так было легче — хоть на миг остаться с самим собой.
Потом тихонько потерся лбом о ее теплый висок, сперва об один, потом о другой. И проговорил чужим, приглушенным голосом:
— Мария...
— Отпусти меня, Илья, — снова попросила Марина.
Она тоже уловила что-то необычное, почувствовала в нем какую-то перемену, но не придала этому значения. Наверно, потому, что знала только одного Илью, знала таким, каким он был всегда. И ничего другого от него не ожидала.
Не отпуская ее, Илья спросил по-прежнему приглушенным голосом: