Льды уходят в океан
Шрифт:
Пашецкий взял со стола салфетку, вытер руку и спокойно проговорил:
— Ты и пальцем меня не тронешь, мерзавец. Во-первых, потому, что за драку тебя вышвырнут из ресторана, а ты больше ни на что не способен, как протягивать лапу за чаевыми. И во-вторых, потому, что знаешь — Пашецкий понизил голос почти до шепота, но всем были слышны его слова, — если ты, негодяй Любушкин, посмеешь прикоснуться ко мне, я убью тебя.
И, чуть пошатываясь, старик медленно вышел из зала...
Нет, Пашецкий был не из тех, кого могли обидеть и кого надо было жалеть. И все же Марина, глядя ему вслед, не могла избавиться от этого чувства. Даже в его желании высоко держать седую голову было, как казалось Марине, что-то жалкое. Хотелось подойти к старику и хоть чем-нибудь помочь ему. Но Марина не знала, как это сделать...
2
Марина взглянула на часы — шел восьмой час вечера. Официанты уже суетились вовсю, посетителей с каждой минутой становилось все больше.
На маленькую ресторанную эстраду взошли музыканты. Скрипач Федор Алексеев, или, как его называли, Федюша, хилый молодой человек, взмахнул смычком — и оркестранты заиграли бодрый марш.
В это время Марина увидела Беседина.
Илья вошел в зал, остановился неподалеку от двери и долго стоял, отыскивая глазами знакомых. На сварщике ладно сидел черный костюм. Белый воротник нейлоновой рубашки красиво оттенял сильную шею, из-под рукавов пиджака выглядывали белоснежные манжеты.
Илья улыбался. Его улыбка никому не предназначалась — просто у Беседина было отличное настроение, и он не думал это скрывать. Илья знал, что он чертовски красив, все говорили, что ему всегда сопутствует удача, он был на диво здоров, никогда никакая беда не подставляла Беседину ножку, и он смело шагал по жизни, счастливый и всем довольный. И ему хотелось, чтобы все это видели. Видели и завидовали ему. Без этого счастье его было бы неполным...
На полшага позади Беседина стоял Харитон Езерский. Тоже в черном костюме, белой нейлоновой рубашке и в таких же лакированных туфлях, какие были на его бригадире. Но в позе, во всей фигуре Харитона не было и следа бесединской блистательности. Только тень бригадира — ни больше, ни меньше.
Не увидав никого из знакомых, Илья направился меж столиков поближе к эстраде. Езерский — шаг в шаг за ним. Проходя мимо буфета, Илья задержался, мягко сказал:
— Добрый вечер, Мариночка.
Марина коротко взглянула на него, ответила:
— Ты только сейчас меня заметил? — и отвернулась, делая вид, что занята.
— Организуй столик, — бросил Илья Езерскому.
Харитон ушел. Беседин несколько помедлил, потом позвал:
— Марийка!
Она не спеша подошла поближе, облокотилась о стойку. Молчала.
— Марийка... — Беседин тоже облокотился о стойку, улыбнулся. — Марийка, я пришел помириться с тобой. Не могу без тебя, понимаешь? Не могу. Тоска... Все эти три дня — сам не свой. Веришь?
— Нет, — Марина смотрела на него отчужденно. — Нет, Илья, не верю. Тоска — это не для тебя. Тоска — для других. А ты не из того теста замешен, чтобы кручиниться.
— Раньше тебе это нравилось, — усмехнулся Беседин. — Помнишь, ты всегда говорила: «Люблю тебя, Илья, за твою бесшабашность». Помнишь?
— Помню. То было раньше.
— А теперь? Что-нибудь переменилось?
— Нет. Почти ничего...
— Почти?.. Ты недоговариваешь?
— Придет время — все договорю! — сказала она. — Только поймешь ли?
— Опять загадки... — Беседин взял стоявшую рядом бутылку с коньяком, налил рюмку, выпил. — Я буду сидеть здесь, пока ты закончишь работу. Потом пойдем к тебе, ладно?
Марина пожала плечами.
— Как хочешь. Но к себе я тебя не поведу.
Илья удивился:
— Почему?
— Так просто... Погуляем где-нибудь...
Жонглируя подносом, к буфету бежал Костя Любушкин. Он еще издали начал улыбаться Беседину, но Илья видел: глаза у него настороженные. Он не спускает их ни с Марины, ни с него. И все же улыбался.
— Привет передовому сварщику! — Любушкин бросил поднос на стойку, поправил галстук-бабочку. — Илья Семеныч решил развлечься?
— Знай подавай, а кто что решил — не твоего умишка дело! — отрезал Илья, неизвестно почему раздражаясь. — И не крутись под ногами, а то случайно наступлю.
Любушкин хихикнул:
— Обожаю веселых парней! Прошу, Илья Семеныч, за мой столик. Обслужу — шик-модерн.
— Ладно. — Беседин обеими руками взял Любушкина за плечи, повернул его и бесцеремонно подтолкнул: — Иди, рыцарь салфетки, к Харитону, он закажет. Скажи ему — швартуемся надолго.
Любушкин ушел. Илья закурил, повертел в руке зажигалку и только потом взглянул на Марину.
— Значит, договорились, Маринка? Я буду здесь до конца...
Когда он подошел к столику, Езерский угодливо сообщил:
— Заказал «Ереван», семгу, кетовой. Мясного заказать, Илья Семеныч?
Беседин не ответил. Он, кажется, и не слышал Езерского. Он смотрел на Марину. И думал сейчас только о ней. Почти год, как они знакомы, а Илья до сих пор не мог сказать, что он хорошо ее знает. Иногда ему казалось: Марина готова за него в огонь и воду, готова на все, лишь бы с ним быть. Но проходило какое-то время — и Марину будто подменяли. Она неделями не хотела его видеть, при встречах холодно кивала ему, а когда он пытался выяснить, что произошло, Марина отвечала резко, с непонятной для него злостью в голосе:
— Надоело все, Илья. Противен ты мне, и сама себе я противна. Ни тебя не хочу видеть, ни себя. Уходи.
Он не спорил. Уходил, пожимая плечами, бросая на прощание:
— С огнем играешь, голубка. Опомнишься — поздно будет. Я-то себе найду — свистнуть только. А ты...
Потом они снова мирились, и снова все шло по-ста
— Выпьем, Илья Семеныч! — Харитон подвинул Беседину рюмку, до краев наполненную коньяком.
Илья кивнул:
— Давай выпьем, Харитон. — И неожиданно спросил: — А за что?