Льды уходят в океан
Шрифт:
— Что значит «Кердыш — это Кердыш»? — спросил Муров.
— Хулиган! — ответил стивидор. — Настоящий хулиган. Скажи, кто ему разрешил нарушать инструкцию? Я разрешал? Я не разрешал. Он сам. Такой он человек. Огонь-человек! За такого лично я — в огонь и в воду... Ты, Чирков, куда пошел? Тоже на кран? Смотри, осторожно. Видишь, как Ваненгу ветер треплет? Безобразие! Не крановщики, а сброд хулиганов. Им даже на стивидора наплевать.
Деда сказал:
— Слушай, Арам Михайлович, прикажи побольше мегафонов притащить. И прожекторы подключите, с подсвечиванием сподручней будет.
— Правильно, товарищ Сидоренко. Ты тоже пойдешь? Давай валяй. Теперь мне все равно шею намылят. Зато дело сделаем.
Не прошло и получаса, как на маленькой станции жизнь совершенно преобразилась. Прожекторы широкими лучами разрывали мглу, пересиливая вой пурги, ревели мегафоны: «Вира! Майна! Еще майна!» Одна за другой уходили пустые платформы, пропадали в снеговой коловерти, словно таяли в ней.
К полудню отпустили школьников, ушли добровольцы-пенсионеры. Белоян вызвал своего помощника, сказал:
— Слушай, дорогой, когда крановщики спустятся на землю, мы будет носить их на руках. А сейчас организуй шесть термосов горячего какао, колбасы, хорошо бы борща, тоже горячего. И все это — вира туда. На проволоке. Тебе все ясно?
— Мне все ясно, — ответил помощник. — Но где я организую термоса и какао? Где я в этой чертовой дыре достану колбасу?
— В таких случаях, дорогой, достают со дна моря. В крайнем случае — из-под земли. Ты меня понял?.. И еще пойми то, что понял сейчас я... Как я раньше думал?.. Звание ударника коммунистического труда — это просто очень хорошая, честная работа. Теперь я уверен: ударник коммунистического труда — большой человек. Это я понял своим сердцем. Тебе ясно?..
4
Они работали уже седьмой час. Седьмой час люто мерзли в своих железных, накаленных морозом кабинах, забыв о времени, об отдыхе, обо всем на свете. Самым трудным оказалось бороться со снегом. Сон сковывал не только тело, но и мысли. Все чаще наступало какое-то бредовое состояние. Лучи прожекторов вдруг казались лучами жаркого солнца, и, если бы можно было на двадцать — тридцать минут устроить перерыв, первым делом, конечно, каждый из них спустился бы на землю и, согретый этим солнцем, немедленно уснул...
Свист ветра был похож на свист свирели. Мягкий и убаюкивающий. Прислушиваясь к нему, Ваненга видит весеннюю тундру. Олешки мирно пощипывают ягель, дремлет мать, и, уютно устроившись около нее, сладко спит Райтынэ. Хорошо, однако. Хорошо бы и ему лечь рядышком и уснуть...
Степан склоняет голову на руки, закрывает глаза. Но снизу доносится, как выстрел:
— Вира давай!
...Облако снега на минуту застилает землю. Саня Кердыш не может оторвать от него взгляда. Это идет волна. Крутая волна. Она поднимет его сейчас, потом бросит вниз, потом снова поднимет. «Самое лучшее, — говорит боцман, — это спать. Тогда не страшно». Конечно, спать!
— Эй, там, майна! Майна, тебя просят! Не слышишь, что ли?!
Саня усилием воли сбросил с себя сонную одурь. Проследив, как тросы с бревнами опустились к земле, он выключил мотор. Сейчас, пока там, внизу, будут возиться с лесом, можно выкурить трубку. Хорошо, черт возьми, затянуться пахучим дымком и погреть о горячую трубку закоченевшие пальцы. Шибко хорошо, как говорит Степа Ваненга.
Налетел шквал, ударил в кабину. Закачалась земля — кабина вновь будто взобралась на гребень волны, упала вниз и опять взлетела вверх. Но Саня не почувствовал даже признаков тошноты. Значит, недаром он каждый день ходил в спортзал тренировать свой вестибулярный аппарат. Еще год назад от такой «качки» его, наверное, стало бы мутить, а сейчас он даже не обращает внимания. Значит, он уже готов и не к тому! Значит, можно снова попробовать... Вот только бы мороз полегче.
Когда сон валит от усталости — это еще полбеды. Такой сон можно перебороть. В конце концов к человеку приходит, как при беге на большую дистанцию, «второе дыхание». И кажется даже странным, что всего четверть часа назад непреодолимо тянуло положить голову на руки и закрыть глаза. Тело становится бодрым, мысли свежими. Снова можно работать с полной отдачей, будто и не было никакой усталости.
Но когда сон наваливается оттого, что кровь человека медленно и совсем незаметно начинает застывать от стужи, — это страшно. Это как наркоз: не остается ничего, что может встряхнуть, поднять из каких-то неведомых глубин, куда человек стремительно падает. Спасти может только воля, если она есть и если она сильнее, чем действие неощутимого наркоза.
Однако наступает момент, когда даже и сильный духом человек вдруг перестает владеть собой. Кому хоть раз в жизни доводилось замерзать, тот знает, что это такое. Вначале все твои чувства обострены до предела. Ты думаешь только об одном: ни одной секунды без движений. Если нельзя ходить, надо топать ногами, размахивать руками, сжимать и разжимать пальцы, в общем — все что угодно, только не оставаться неподвижным. В этом спасение. Приходят на память десятки случаев, о которых ты слышал: один замерз потому, что разрешил себе «маленько передремнуть», другой присел на минуту перекурить да так и застыл с папиросой в руке, третий прислонился спиной к дереву, закрыл глаза, задумался, вспомнил, может быть, о чем-то хорошем из своего прошлого — его нашли с застывшей улыбкой на губах.
Нет, нет, нельзя поддаваться этому страшному наркозу, надо быть все время начеку.
Быть все время начеку... Это очень утомляет. Словно ты выполняешь тяжелую работу или решаешь трудную задачу. У тебя возникает желание послать все к черту, закрыть глаза и хоть на минутку забыться. Хорошо ведь подумать о теплой печурке, в которой полыхают сухие березовые дрова, о горячем песке у синего моря, где ты когда-то лежал, подставив спину солнцу... Плывут пароходы, летят чайки, шумят волны...
Проходит минута, другая — время становится нереальным. Все, что было давно, кажется не прошлым, а настоящим. Все словно происходит сейчас. Ты и не спишь, и не бодрствуешь — ты замерзаешь. И пока не поздно, встряхнись. Выйди из оцепенения, иначе... Иначе ты никогда из него не выйдешь.
Первым сдал Деда. Он видел, как грузчики закрепили тросами бревна, слышал, как крикнули снизу:
— Вира давай!
Деда включил подъемный механизм. Бревна пошли вверх. Ярко светил прожектор. Деда видел, как сыплется снег, сдуваемый с бревен ветром. Видел, как человек восемь рабочих почти повисли на тросах, пытаясь удержать тяжелый груз прямо под стрелой, но ветер раскачивал его, и людям приходилось туго... Крановщик сказал самому себе:
— Стоп!
И выключил механизм. Бревна повисли в воздухе. Деда включил рычаг — и стрела начала разворачиваться к штабелю.