Льды уходят в океан
Шрифт:
— Не уходи, — попросил он мягко. — Слышишь, не уходи. Без тебя я пропаду тут.
Она шагнула в пургу и быстро стала удаляться. Не в силах подняться на ноги и броситься ей вслед, Илья закричал: «Стой!»
Но Марина уже не слышала. Ушла. Ему стало страшно. Страшно встретить свой конец. Если бы на людях, думал он, если бы можно было показать, что и в последнюю минуту остался таким же твердым, не знающим слабости, каким был всегда, — что ж, тогда он готов. Но вот так, как сейчас... Нет, надо еще раз попытаться вырвать себя из пут, которые спеленали почти намертво.
О Марине Илья уже не думал. Пришла, ушла —
Ладно, все выяснится потом. Может, она и не приходила... Сейчас ему вообще трудно разобраться. Полчаса назад (или полгода назад — откуда ему знать) он видел свою сестренку. Подошла, вытерла платком его мокрое от снега лицо, сказала, что дома все в порядке и пусть он не волнуется, и ушла. Как она сюда попала, его сестренка?!
Нет, сейчас ему ничего не понять. Все перемешалось, все сдвинулось с места. Твердо Илья знает только одно: надо что-то делать. И он будет что-то делать. Вот подремлет немножко, отдохнет, соберется с силами и начнет...
— Все будет в порядке...
Это был голос Смайдова, Илья не мог ошибиться. Надо было открыть глаза, но он боялся: а вдруг опять то же, что уже было — Смайдов, как Марина и сестренка, шагнет в ПУРГУ и исчезнет в ней. Что тогда?..
Не открывая глаз, Илья провел рукой по своему телу, нащупал пальцами мохнатое одеяло и незаметно потеребил ворсинки. Нет, он не бредил, все это было наяву.
— Илья!
Кажется, Марк Талалин? Или кто-то другой?
Медленно, ощущая, как все в нем дрожит, еще не до конца подавив в себе чувство страха, Илья приподнял веки. И сразу услышал:
— Ну вот...
Судовой врач сидел рядом, а за ним стояли Марк Талалин, Костя Байкин и Смайдов. Стояли в одних рубашках: в кубрике было так жарко, что электрическая лампочка над головой Ильи казалась погруженной в зыбкое марево. Лица у Марка и Смайдова блестели, и Беседин понял: обморозились, их смазали жиром.
— Ну вот, — повторил врач, — теперь все позади. Дватри дня, и от этого происшествия останутся только веселые воспоминания... Пойду к Езерскому, а вы лежите спокойно, молодой человек, сейчас вам принесут горячего бульону.
Врач ушел, а на его место сел Смайдов. Поправил на Беседине одеяло, подвинулся и сказал Марку:
— Присядь, Талалин.
Марк сел. И сразу же, точно ему было неловко молчать, предложил:
— Хочешь закурить, Илья Семеныч?
Илья кивнул:
— Хочу.
Марк размял папиросу, подул в мундштук и протянул Беседину. Закурив, Илья со вздохом сказал:
— Кажется, сто лет не курил... — Помолчал с минуту, жмурясь от удовольствия, потом спросил: — Как Харитон?
Ответил Костя Байкин:
— Все так же. Растерли его, привели в чувство, дали полстакана спирту. Выпил, закусил, начал опять посапывать носом, как будто песню запел...
Костя засмеялся, но никто его смех не поддержал. Беседин продолжал курить, глядя на задернутый шторкой иллюминатор. Он будто и не расслышал слов Байкина — так, по крайней мере, всем показалось. Но Илья, спокойно стряхнув с папиросы пепел, взглянул на Байкина внезапно потемневшими глазами:
— Хотел бы я, чтобы ты побывал в шкуре Харитона. Или моей. Интересно, какую б ты песню запел? — Илья опустил руку к полу, притушил папиросу. И добавил зло, с упреком: — Когда человека бросают, как собаку...
— Зря ты обижаешься, Илья, — примирительно проговорил Костя. — Я ведь пошутил. А бросать вас никто не бросал — сами отстали. Когда мы обнаружили, что вас нет, они сразу пошли искать. — Костя кивнул на Смайдова и Марка. — Они и моряки с угольщика. Марк первым наткнулся на Харитона. Впрочем, сам спроси. Талалин лучше расскажет.
Смайдов встал, толкнул Костю:
— Идем, Байкин.
Марк тоже поднялся, но Петр Константинович сказал:
— Ты посиди тут, Талалин. Может быть, бригадиру что-нибудь понадобится.
— Ничего мне не понадобится, — быстро проговорил Беседин. — Обойдусь сам.
Марк понял: Беседин не хочет остаться с ним один на один. И, правду сказать, ему тоже не хотелось этого.
Все же Марк ответил:
— Хорошо, Петр Константинович, я посижу тут.
Смайдов и Костя оделись и ушли. Марк отдернул шторку на иллюминаторе, хотел приоткрыть его, но винт заржавел, не поддавался. И хотя Марк видел, что голыми руками ему с винтом не справиться, он продолжал возиться, лишь бы оттянуть время, лишь бы не обернуться к Беседину. Он убеждал себя: «Что это я вроде как робею перед ним? Или я в чем-нибудь виноват? Уж если кто и виноват, так он, а не я! И нечего мне испытывать смущение, я не красная девица!»
Убеждал, а сам действительно испытывал смущение, хотя и не мог объяснить, откуда оно.
— Брось, Талалин! — услышал он за своей спиной голос Беседина. В его голосе звучала легкая насмешка. Марк это сразу уловил. — Не думай, что я ничего не понимаю.
Марк отошел от иллюминатора, сел на табуретку, стоявшую напротив койки бригадира.
— Дай-ка мне еще одну папироску, — продолжал Беседин. — Спасибо... Ты лучше расскажи, как вы нас отыскали.
— Как отыскали? Тут и рассказывать нечего. Петр Константинович попросил у помощника капитана людей. Бригада-то идти не могла, надо было работать... Ну, пошли...
Марк тоже закурил, выпустил дым, разогнал его рукой. Помолчал. И подумал: «И зачем Костя сказал, что я первый нашел их. Вряд ли Беседину это приятно». Да и особой заслуги в этом Марк не видел: лыжи случайно наткнулись на Езерского, совсем случайно. Пройди он метром левее или правее, и, кто знает, что было бы? Может, наткнулся бы кто-нибудь другой, а может...
— Ну? — спросил Илья. — А дальше?
— А дальше? — Марк невесело улыбнулся. — У меня и сейчас мороз по коже бегает: такой бури я в своей жизни никогда не видал. И все время думал: «Пропадут люди! Как их отыщешь?» Смайдов говорил: «Если сами не отыщем — всех подниму. И моряков, и сварщиков. Пускай этот угольщик на дно к чертовой матери отправляется, нам люди дороже. Будем искать до тех пор, пока или найдем, или сами тут останемся...» Знаешь, Илья Семеныч, я будто впервые его увидел. Не человек, а железо.