Льды уходят в океан
Шрифт:
Отыскав глазами Марка, Илья долго смотрел на него. Марк теперь сидел чуть поодаль от стола, у иллюминатора, курил и, прислушиваясь к общему шуму, едва заметно улыбался. От Ильи не ускользнула натянутость этой улыбки. Казалось, Марк просто не хочет быть невежливым, но ему совсем не весело и думает он о чем-то своем, отнюдь не радостном.
Беседин не заметил, как возле него оказался Харитон, держа в руках полную рюмку. Пьяно всхлипнув, он тянулся рюмкой к бригадиру:
— Выпьем, Илья Семенович. Мы с тобой — герои наших дней. Мы с тобой теперь братья, правильно я говорю? Вместе погибали... И мне каюк бы, если б не ты. Помнить буду по гроб, Илья Семенович, брат мой. Выпьем за братство, а?
Илья молча чокнулся, выпил и встал. Харитон ткнулся головой ему в плечо, расставив руки:
— Дай я обниму тебя, брат.
— Потом. — Беседин поморщился, бесцеремонно отстранил Харитона, с минуту постоял и неожиданно — неожиданно даже для самого себя — шагнул к Марку. — Можно? — спросил он, глазами указывая на стул, стоящий рядом.
Марк кивнул:
— Садись, бригадир... Курить будешь?
— Давай.
Илья сел, закурил.
— Рад, что завтра летим домой?
Марк ответил не сразу. Он и сам не знал, рад или же ему все равно. Домой человек стремится, когда его там ждут. А кто ждет Марка? Он вспомнил, как однажды — это было года три назад — его направили в командировку. Уже через неделю он так затосковал, что был готов послать все к черту и лететь обратно, если бы не срочная и важная работа. Марк не мог ее бросить. Зато когда кончился срок командировки, он не стал даже ждать бухгалтера, а лишь написал записку, чтобы ему перевели заработанные деньги по почте, и помчался на аэродром. Ему была дорога каждая минута: ведь его ждали, ждала Марина!
— Чего ж ты молчишь? — спросил Беседин.
— Видишь ли, Илья Семеныч, здесь, конечно работать тяжелее, но... — Марк улыбнулся, и Беседин опять в его глазах увидел грусть, которой Талалин не мог скрыть. — Я уже успел привыкнуть... Морозы, пурга, бураны...
— Этого добра и у нас хватает, — заметил Беседин. — Подольше поживешь — осточертеет.
— Может быть, — сказал Марк. зт
— Такое только тундрякам не надоедает, — продолжалм Беседин. — Степку Ваненгу и медом не корми, лишь бы ветер с тундры.
Марк пожал плечами, хотел что-то возразить, но промолчал. Только как-то холодно усмехнулся и даже не взглянул на Илью.
Это сразу обидело Беседина. И, словно эта обида дала новый толчок его мыслям, Илья вдруг подумал, что теперь-то наконец понял, откуда у него то тягостное чувство, которое все время не дает ему покоя. Оно связано с Марком... Харитон сказал: «Каюк бы мне, если бы не ты». Илья был уверен, что Марк говорит самому себе, мысленно обращаясь к нему, Беседину: «Каюк бы тебе, если бы не я...» И, конечно, посмеивается, поглядите, дескать, на нашего бригадира, который так любит говорить о силе клондайкских героев! Сам-то оказался простым зайчишкой: «Спасите, братцы, погибаю...»
— Ч-черт! — Илья, забывшись, стукнул кулаком по колену. — Надо же!..
Марк удивленно взглянул на него, спросил:
— Что случилось, Илья Семеныч?
Беседин швырнул в урну папиросу, зло ответил:
— Ничего. Зуб дергает, застудил, видно. Ты, Талалин, небось всю жизнь будешь вспоминать ту ночь, а? Подвиг все-таки — человека спасти! Прилетим домой, сам к газетчикам пойду, попрошу: напишите о подвиге Марка Талалина. Он, рискуя жизнью, бросился на помощь двум замерзающим товарищам. И чтоб портрет твой — на всю полосу... Страна должна знать своих героев!.. Здорово будет, а, Талалин?
— Здорово, — сказал Марк. — Только попроси, чтоб над моей головой художники нимб нарисовали. Светящийся. Картину «Христос спасает рыбаков» видал? Чтоб было похоже...
— Смеешься?
— И не думаю. Греметь так греметь.
— А если бы не ты меня, а я тебя из-под снега откопал? — неожиданно спросил Беседин. — Как бы ты реагировал?
— Я? — Марк усмехнулся. — Надо прикинуть... Наверное, места себе не находил бы от уязвленного самолюбия. Ходил бы и думал: как же это так, черт подери, я, Марк Талалин, человек не слабый, не трус, личность автори тетная, и вдруг какой-то там Беседин осмелился оказать мре товарищескую помощь! Хуже не придумаешь. Тут не только зуб начнет дергать — душа задергается. Конечно, тебе, может, было бы даже приятно, что ты смог мне помочь. Человеку ведь всегда приятно, когда ему удается сделать что-то хорошее! Но я тебе этого не простил бы! Не надейся, Илья Семенович! И Смайдову не простил бы, и морякам, которые тогда...
— Все разгадал? — прервал его Беседин, — Я думал, ты глупее.
— Низко кланяюсь за комплимент. — Марк склонил голову и, резко подняв ее, уже совсем другим тоном спросил бригадира: — Скажи, Илья, ты очень хочешь, чтобы я ушел из бригады? Тебе и вправду со мной тесно?
— Тесно, Марк. Хочешь знать — почему?
— Хочу.
— Тогда слушай. Ты, наверное, думаешь: «Раньше Беседин рвал налево и направо, никто ему не мешал. А когда я пришел в бригаду, кое-что изменилось. Беседину это не по нутру, вот он и хочет, чтобы я ушел». Так мыслишь?.. Помолчи... Не отказываюсь, вначале все было именно так. Потом я понял и другое: нам тесно еще и потому, что ты, Талалин, тоже человек сильный и твердый. И мастер! До тебя я считался лучшим сварщиком, обо мне кричали на каждом углу. И это было справедливо. А теперь... Я вижу — ты мне не уступишь. Выходит, что мы с тобой почти совсем одинаковые. Согласен. Таких, как мы, раз, два — и обчелся... Скажи, стоит нам идти рядом?
Илья на минуту умолк, вытер платком повлажневший от волнения лоб и попросил у Марка папиросу. Закурил, еще немного помолчал и только тогда закончил:
— Откровенность за откровенность, Талалин. Говори.
— Скажу. — Марк жестко взглянул на Беседина, встал и подошел к оттаявшему иллюминатору. — Что ж, скажу, — повторил он. — Ты говоришь, что мы почти во всем одинаковые. Это не так. Мы с тобой разные. Работать хорошо умеют многие, а жить... Жить по-твоему я не хочу. Ты, Илья, любишь только себя. Ты и работаешь красиво не потому, что у тебя это внутри, а ради выгоды. Красота должна радовать человека, а ты всегда злой, подозрительный. Потому что все время оглядываешься: а вдруг кто-то опередит, вдруг кто-то затмит твою славу. Скажи, зачем такая слава, если людям от нее проку как от козла молока?
Высказался? — хмуро бросил Беседин.
Марк пожал плечами:
— Ты сам попросил, чтоб откровенно.
— А чего ж темнишь? — крикнул Илья. — Говори уж прямо: так, мол, и так, Беседин, завидую тебе, завидую, что умеешь жить на всю катушку! У тебя и деньги, и почет, и бабы вокруг тебя, как пчелы вокруг меда, а мы, смертные, ползаем по грешной земле, рады бы взлететь, да крылышки слабоваты. В точку попал?
Марк молча смотрел в иллюминатор. На белый город из торосов опустилось облако и туманом растеклось меж островерхих крыш, скрыло от глаз Марка колизеи и персидские шатры. Белый город исчез, как призрак, но через минуту-две, когда облако растаяло, он снова появился, такой же загадочный и сверкающий белизной. Марку вдруг захотелось пойти туда, побродить по закоулкам, помечтать. Там, наверно, хорошо мечталось бы... Тишина. Безмолвие. Один на один с самим собой — это порою бывает очень нужно человеку. Чтоб глубже понять самого себя. И других. Каждый человек — загадка. Одна мудренее, другая проще, но даже простую не всегда легко разгадать. Разгадать до конца...
— Ты меня слышишь? — резко спросил Беседин.
Марк кивнул:
— Слышу.
— Ты зачем приехал на Север? Заработать?
— Нет. Я не думал об этом. Приехал к девушке, которую любил...
Марк сказал это просто, и сам удивился, что впервые прямо сказал об этом именно Беседину. Признание вырвалось как-то само по себе, может быть, потому, что мысленно Марк в эту минуту уже бродил в белом городе, где все располагало к откровенности.
— Что-то я никогда не видел тебя с девушкой, — усмехнулся Илья. — Или держишь ее в заточении?