Льды возвращаются (с илл.)
Шрифт:
Затрещала пишущая машинка. Марта раскачивалась из стороны в сторону и бойко печатала с закрытыми глазами. Я была уверена, что в этот миг кто-то, сидящий в сером офисе за залитым чернилами столом, печатает те же самые строчки.
От дымящейся сигареты Марты или от выпитого вина кружилась голова и даже слегка подташнивало, как при беременности.
Марта резким движением переводила каретку.
У меня перед глазами плыли дымные круги. Сигарета Марты лежала прямо на дымящейся бумаге.
Я не могла двинуть ни руками, ни ногами, словно усыпленная на расстоянии...
Марта кончила писать.
Вдруг до моего затуманенного
Дедушка! Что с ним? Как я могла говорить о внушенных рисунках и звездных предках, когда дедушка, быть может, умер?!
Вцепившись в ручки кресла, подавшись вся вперед, я смотрела на Марту. Она с трудом раскрыла глаза.
– Что? Что? – спросила я хрипло.
– Не знаю... Ничего не знаю, – устало сказала она. – Я только писала... – Обмякнув, она вдруг сползла с кресла на ковер.
Только сейчас я пересилила себя, опустилась на колени и стала приводить ее в чувство. Когда я давала ей воды, зубы ее стучали о край стакана. С трудом я подняла ее и отвела в спальню, уложила в не прибранную с ночи постель, положила на голову мокрое полотенце. Потом вернулась в гостиную, открыла окно. Оттуда вместе с морозным воздухом ворвались клубы пара. Нужно было выветрить запах сигарет Марты.
В моей спальне жалобно пищал Рой. Я хотела броситься к нему, но увидела пишущую машинку с напечатанной страницей.
Рой надрывался. Я не могла пойти к нему, я читала:
«Мистер Кир Сэхевс, русский князь Кирилл Шаховской, скончался в своей квартире два часа назад, завещав внучке выполнить его последнюю волю. Во имя идей, которым служил до последнего вздоха, он приказал ей, находящейся на посту, совершить подвиг до конца, ибо именно сейчас, в обострившихся условиях надвигающегося ледникового периода, будет сломлено последнее сопротивление коммунистов и великий русский народ-богоносец будет возвращен на свой исторический путь...»
Строки плыли перед глазами. Рой кричал.
Выглянула Марта с завязанной полотенцем головой.
– Неужели вы не слышите? – слезливо спросила она.
– Я пойду... я пойду теперь к Бурову, – мрачно сказала я и пошла к Рою».
Глава четвертая
«Мой «кадиллак», как условлено, стоял перед баром «Белый карлик».
Босс сказал, что я должен участвовать в щекотливой операции Билла просто как журналист. Репортер ведь на все должен идти!..
Билл был из тех отчаянных парней, которые держат в страхе целые районы Чикаго или Нью-Йорка, навязывая испуганным клиентам свою «отеческую заботу», и если попадают в тюрьму, то лишь за неуплату налога со своих туманных доходов. Он гордился тем, что среди убитых им в перестрелках людей не было ни одного полисмена. Надо думать, что полиция отвечала ему столь же гуманным отношением, ибо к полученным им ножевым и огнестрельным ранам она отношения не имела.
Это был огромного роста сутулый детина, чем-то напоминавший чисто выбритую гориллу. Вместо левой руки у него был протез с железным крючком, который был очень опасен в драке, заменяя стилет. Но сейчас Билл уже не пользовался им, как в юности, а мирно и величаво восседал в своем фешенебельном офисе в Даун-тауне, где помещалась его Ассоциация безопасности, решительно навязывая свои услуги частной
Мне предстояло на этот вечер стать одним из таких доверенных лиц. Я знал, на что иду и ради чего...
Конечно, в этом шаге можно увидеть логический конец скользкого и горького журналистского пути...
На улицах, во всяком случае, было достаточно скользко. Люди падали на льду, автомобили заносило при торможении, в завывании весенней вьюги в городских ущельях то и дело слышался визг сирены «Скорой помощи».
Однако «Скорая помощь» требовалась не только незадачливым пешеходам. Помогать пора было всему человечеству. Дело складывалось скверно. Кончилась весна, скоро июнь, а снег едва лишь подтаял. Ледяная корка не сходила с земли. Многие верили, что Солнце остывало. О Страшном суде говорили как о ближайших выборах президента, военные хунты и дальновидные правительства, консультировавшиеся с благочестивыми советниками «SOS», объявляли свои страны на чрезвычайном положении.
В числе чрезвычайных мер, по крайней мере у нас, была и забота о повышении нравственности, поскольку на Страшный суд надлежало являться в «чистом белье».
Для проверки чистоты этого нравственного белья по инициативе Ральфа Рипплайна у нас со дня на день должна была быть введена полиция нравов. Ждали принятия билля о морали. Но так как в предвидении этого билля некоторые лица, чья мораль показалась бы на Страшном суде сомнительной, могли скрыться, то... позаботиться о них было поручено Биллу, в доверенные лица к которому я и попал.
Я отлично понимал, для чего я понадобился.
Мой «кадиллак» стоял перед баром «Белый карлик». Я должен был выйти из бара с дамой, которая, конечно, по-прежнему доверяла мне, по возможности напоив ее там «до отказа». Мне поручалось потом бережно усадить ее в машину и... незаметно уступить место за рулем Биллу.
Я мог вернуться в бар и дописывать свой репортаж... о сенсационном похищении мисс Лиз Морган.
Мы сидели с Лиз за стойкой и пили коктейль «Кровавая Мэри», эту дьявольскую смесь томатного сока со спиртом.
– Вспомнили обо мне, Рой? Не забыли, как делала вам предложение за стойкой, хотела выйти за вас замуж?.. – спрашивала Лиз, глядя на меня сквозь недопитую рюмку с густо-красной жидкостью.
Лиз переменила прическу, и, как всегда при перемене моды, мне это не нравилось. Удивительная вещь эти моды! Казалось бы, они придуманы для вящего обольщения мужчин, но именно им-то они поначалу и не нравятся. Только привыкнешь к платью-балахону или к туфлям с тяжелой, словно свинцовой, подошвой, к копне разноцветных волос на голове, к мертвенному цвету губ, только привыкнешь ко всему этому и женщины начнут тебе нравиться даже и в таком виде, как все опять меняется: платья, шляпы, туфли, губы, волосы и даже цвет кожи, неприятно поражая неожиданностью красок, линий и форм... Что поделаешь! Приходится привыкать и к этому. Или я уже начал стареть?..