Лечь на амбразуру
Шрифт:
— Горбатову сюда!
Вошла Лидия с папочкой под мышкой. По ее лицу не видно было, чтобы ее мучили какие-то сомнения или что-то ей не нравилось и так далее. Спокойный взгляд, вальяжная походочка, которая так возбуждала мужиков, независимая поза. Гусаковский еще не отошел от телефонного разговора и чуть было по привычке не продолжил срывать свою злость на сотрудниках. Но, поглядев на Лидию, неожиданно будто обмяк в кресле. Буркнул, отводя глаза в сторону:
— Садись давай… — Помолчал и добавил: — Ну рассказывай, чего напортачили?
Лидия
— Что, не в курсе?
— Ну почему же? Минаева выпустили. Кажется, было на этот счет личное распоряжение московского прокурора. Или что-то в этом духе…
— Вот именно! — сорвался опять губернатор. — В духе! Вашу мать! Ничего путного поручить нельзя, портачи поганые!..
Лицо Лидии вспыхнуло, и она резко встала.
— Ты чего? — вскинулся Гусаковский. — Да сиди! Не понимаешь, что ли?
— Я вижу, Андрей Ильич, — сдерживая себя, начала Лидия, — что вам сейчас представляется, будто я дала неправильный совет, а вы, двое мыслителей — я имею в виду вас с Толубеевым, — как детишки послушались и сделали, а когда все якобы не по-вашему получилось, вдруг опомнились! Что, не так? Тогда чего ж вы орали друг на друга, да так, что в приемной было слышно? «Неправильно!»
— Это плохо, — сразу стих губернатор. — А ты могла бы и сказать, между прочим. Зайти и сказать. Не чужая тут. Только чего правильного-то? Или я уж совсем стал старым дураком?
— Вы хотели, чтобы Минаева выпустили?
— Ну… это вопрос не простой.
— А если бы его выпустили не благодаря, а вопреки вашему желанию, тогда как? Вам сказал Иван Иванович, какие силы совершенно неожиданно подключились к этой, вообще-то случайной и мелкой, проблеме?
— Ну знаю, Генеральная прокуратура, и что?
— А то, Андрей Ильич, — спокойно стала объяснять Лидия, — что ваши москвичи слишком легкомысленно отнеслись к своему делу и едва не подставили вас. И крепко! Радоваться надо, что пронесло и вы по-прежнему на коне.
— А я что-то не помню, чтобы собирался слезать с него, с этого твоего коня! С чего это ты так решила?
— Я хочу напомнить, что решаете здесь вы. А я всего лишь стараюсь быть скрупулезным исполнителем. Здесь, подчеркиваю, а не в столице, где свои дуболомы. Извините.
— Чего извиняться-то, права… Я и сам об этом думаю. Но тем более нам что-то ж надо срочно предпринимать, разве не так?
— И опять вы абсолютно правы, Андрей Ильич.
Отлично знала Лидия, как смирить гнев шефа. Просто ему надо постоянно напоминать, что он всегда и во всем прав. Неистребимая генеральская логика: я — начальник, ты — дурак. Вот и все.
— Однако, — продолжила она, — как заметил один великий писатель, из каждого свинства всегда можно вырезать кусочек ветчины. Поэтому почему бы и нам не прикинуть, какую пользу мы можем извлечь из ситуации, которая нам не очень, скажем прямо, по вкусу.
— Если есть конкретные предложения — давай! — как отрезал Гусаковский. — Нет? Значит, быстрее думай! И постарайся найти возможность пересечься с этим сопляком Журавлевым. Он должен постоянно помнить, что наш с ним договор остается в силе. Что бы ни произошло! Понимаешь?
Лидия кивнула, улыбнулась и, зачем-то оглянувшись, негромко сказала:
— Но ведь ты же не можешь отрицать, Андрей, что пользу от истории с Минаевым мы все равно свою извлекли?
— Ты о чем?
— Так ведь смирновское дело-то совсем ушло на задний план. Никто о нем и не вспоминает. Наша прокуратура возится. И будет еще возиться до скончания века, а где нежелательный шум?
— О господи, — вздохнул Гусаковский, откидываясь на спинку кресла, — если бы все решалось так просто!..
— Вот ты и высказал свое заветное желание, — усмехнулась Лидия, вставая.
— Перестань! — нахмурился Гусаковский, но голоса, однако, не повысил. — Не ровен час, услышит кто, ведь ни хрена не поймет, а вони будет!..
— Интересное дело! — хмыкнула она. — Оказывается, для нас важнее, чтоб не смердело?
— Во-во, стихами заговорила… Ты там подумай, как нам удобнее будет с Минаевым встретиться. Надо же…
— …отметиться. Правильно. Он завтра прилетает. Ехать в аэропорт — велика честь. А вот пригласить и высказать… это вполне. Ну а Журавлев, полагаю, перебьется. Пусть свое место знает.
— Ну ты — политик! — ухмыльнулся Гусаковский. — Принято, действуй.
Гордеев с Галиной приехали на Новослободскую к стеклянному вестибюлю Бутырской тюрьмы. Оставив спутницу в машине, Юрий Петрович поднялся к дежурному, предъявил свое удостоверение и поинтересовался, когда будет выпущен Минаев. Тот позвонил в канцелярию и предложил подождать: выйдет с минуты на минуту.
Юрий Петрович вернулся во двор жилого дома, примыкавший к тюремной проходной, чтобы предупредить Галину, и увидел запыхавшегося Евгения, бегущего от своей машины.
Жестом остановил Елисеева:
— Не торопись, не опоздал, — и пошел к своему «форду».
Женька двинулся за ним. Ни здравствуй, ни до свидания, будто и не расставались вовсе. Увидел Галину, сделал шутовское движение, мол, здрасте вам, госпожа! И повернулся к Гордееву:
— Ссориться с тобой у меня нет ни малейшего желания, но сказать, что я о тебе думаю, надеюсь, имею право? — Это прозвучало с откровенным вызовом.
Юрий Петрович, помогая Галине выйти из машины, скривился недовольно, словно от надоевшей мухи, и спросил в свою очередь:
— Знаешь, что было одним из аргументов, указывающих на невиновность Минаева в этой грязной истории с наркотиками? Хочешь знать? Или тебе все равно?
— Ну почему же? — надменно избоченился Женька.
Он еще что-то пытается изображать, с раздражением подумал Юрий. Интересно другое — удалось ли его расколоть Черногорову. Судя по поведению Елисеева, вряд ли. Но хотя бы припугнул, и то польза. Только, похоже, с Женьки как с гуся вода.