Лед и пепел
Шрифт:
Я долго и горячо рассказывал отцу о необходимости освоения для человека Арктики. Уютно и доверительно шумел постоянно подогреваемый сосновыми шишками старый тульский самовар, любовно надраенный и оберегаемый матерью, — семейная реликвия, перешедшая от прабабушки. Изрядно помятый, пылающий золотом и жаром, он гордо главенствовал за столом, источая аромат крепкого чая и запах хвои. Слушая нас, мать украдкой, пытливо всматривалась в меня, словно хотела что–то узнать. Поймав ее взгляд, я спросил:
— Ты что, мама?
— Опять собираешься надолго… в свои края? В глазах безропотная печаль, затаенная надежда, гордость. Все одновременно. Так могут смотреть только матери…
— Нет, мама.
— На острова? Уж очень далеко твои острова. Опять в океан.
— Но там же люди! Раз в два года приходит ледокол. Наш прилет приносит им столько радости!
— Да нет! Не против я твоих полетов. Неси им добро в их трудной жизни. Радость–то дороже золота, когда она от души. Но и себя–то побереги. Высоко–то не летай, пониже, земля–то — она роднее.
Мама, мама, как мне хотелось тогда сказать тебе, что земля–то и есть одна из причин авиационных катастроф. Но мог ли я отнять у самого дорогого существа последнюю надежду, лишить ее веры в святую силу земли?!
Земля! Земля мифического Антея, земля сказочного Микулы Селяниновича! Да, она была им матерью, как является матерью всего человечества, всего началом — от малого до великого! Но нам, летчикам, она — злая мачеха! Парадоксально, невероятно! Увы, именно так. Сколько погибло самых лучших, самых опытных летчиков при встрече с землей! Погиб знаменитый Вилли Пост — гордость американской авиации. Погиб Валерий Чкалов — великий летчик нашего времени. А сколько других?! И все при встрече с землей. Нет, не будет она нам никогда пухом! Ласково и по–матерински любовно выпестывает она нас в своем лоне и, словно мстя за приобретенные крылья, сурово принимает нас обратно.
Помню, когда я кончил летную школу, наш инструктор, ас первой мировой войны, летчик Панкратов сказал мне при прощании: «Пусть земля тебе будет пухом!» Я воспринял эти слова как злую шутку. Заметя мое смущение, он сказал: «Все мы, рано или поздно, допускаем ошибку. Бойся неожиданной встречи с землей. Она не прощает ошибок. Ну, а если все же с ней встретишься, пусть она тебе будет пухом!»
Сбылось ли то пожелание? Очевидно, да! Дважды земля наваливалась на меня всей своей астрономической тяжестью, расплющивая ажурные конструкции из самой крепкой стали, превращая творение человеческих рук в дикое месиво металлолома, масла, крови и обрывков кожаного обмундирования. Дважды вышагивал я из этих переделок на костылях, гремя гипсовыми латами; выживал, ибо человеческая конструкция значительно крепче, нежели любая марочная сталь. А земля, считая себя обманутой, с ласковостью злой мачехи терпеливо ждала следующей ошибки, ибо не может простить людям приобретенные ими крылья, на которых они взлетают к солнцу. И, тем не менее — все полеты начинаются и заканчиваются на ней.
Осень 1940 года. Наша комната в доме отдыха «Братцево» превращена в штаб подготовки экспедиции. Столы завалены картами, расчетами, астрономическими ежегодниками, навигационными приборами, образцами летного арктического снаряжения, обмундирования и всевозможными банками пищевых концентратов.
Полногрудая, черноокая хозяйка дома отдыха, устав от вежливых, с улыбкой, предупреждений, что выпишет нас, если не будем соблюдать правила распорядка — вовремя питаться и спать в отведенные для этого часы, теперь нас вроде бы и не замечала, холодно отвечала на поклоны. Иван Иванович Черевичный — кавалер, танцор и неотразимый донжуан всего арктического побережья со всеми его островами, прилагал все возможные усилия, чтобы смягчить гнев хозяйки, но, увы, тщетно. И мы ежедневно ожидали, что нас возьмут и выселят…
Но мы все–таки дожили положенный срок в бывшем дворце княгини Щербатовой, утопавшем в вековых деревьях парка.
А дни бежали неудержимо, зачастую опережая наши планы. Все расчеты по экспедиции уже были готовы, неоднократно перепроверены, но на высокую комиссию нас почему–то не вызывали. Неопределенность угнетала. Тем не менее, намеченный нами для полета самолет СССР-Н-169 был уже отправлен на ремонт и переоборудование. Подготовке самолета мы придавали большое значение, поэтому основное свое время проводили на стапелях завода, отлично сработавшись с рабочими, инженерами и конструкторами.
Опыт полета к полюсу и дальние перелеты в последующие годы многому нас научили и позволили проверить методику самолетовождения, пилотирования и посадок на дрейфующие льды, выбранные с воздуха, абсолютно неподготовленные к посадкам тяжелых самолетов.
Поскольку полеты предстояло совершать в арктическом районе, куда не ступала нога человека, мы не знали ни магнитной характеристики этого района, ни состояния льдов. Да и вообще никому не было известно, что мы там встретим. Карты Восточного сектора Арктики обрывались широтой 75°. Необходимую полетную карту от острова Врангеля и дальше на север мы рассчитали и составили сами.
Основным методом ориентировки мы избрали астрономический, так как во время своих полетов убедились, что магнитные компасы — главные приборы для определения курса — в зоне, близкой к южным границам «полюса недоступносги», полностью отказывают из–за малой горизонтальной составляющей земного магнетизма. Чтобы уменьшить влияние самолетного железа на магнитные компасы, штурманская рубка была переделана — все части металлических конструкций, влияющих на магнитные картушки компасов, были заменены диамагнитными сплавами.
В те времена мы еще не имели гироиндукционных, гироскопических и солнечных компасов — все это сложные приборы, обеспечивающие точное и безопасное самолетовождение, полеты без которых в настоящее время не мыслятся и категорически запрещены всеми инструкциями и наставлениями. И тем не менее на штурм неведомого мы шли не безоружными. По понятиям того времени, мы оборудовали наш самолет самой совершенной аппаратурой, которую тогда могли сконструировать наши ученые и произвести наша промышленность. Чувствую, что современный опытный полярный навигатор, читая эти строки, улыбнется, отметив в наших полетах сплошное нарушение ныне утвержденных инструкций по обеспечению безопасности полетов и, вероятно, невольно вспомнит слова Максима Горького: «Безумству храбрых поем мы славу!» Но я должен его разочаровать. В наших полетах не было ничего безумного. Все ныне существующие самые совершенные навигационные приборы не что иное, как «внуки» тех самых приборов, с которыми мы завоевывали безвестные пространства Арктики. Значит, мы стояли на принципиально верных позициях, и методы самолетовождения, применяемые нами тогда, в усовершенствованном виде главенствуют и по сей день.
Правда, наши приборы были капризными, требовали ангельского терпения в обращении с ними, не имели автоматики и счетно–решающих устройств, но зато не позволяли нам «зарастать жирком» даже в солнечную, беспечную погоду.
Радионавигация — основной метод самолетовождения настоящего времени — тогда только зарождалась. Но и ее мы использовали при подходах к нашим базам, правда с расстояний, не превышающих ста километров, да и то в тех случаях, когда между самолетом и приводной радиостанцией не было гор, как, например, на острове Врангеля, который мы могли запеленговать не далее чем за сорок — пятьдесят километров, фактически тогда, когда при ясной погоде этот остров уже был виден. Но на такую погоду в Арктике рассчитывать нельзя, а потому и радионавигации в нашей подготовке было уделено должное внимание.