Лед и пепел
Шрифт:
Для определения и выдерживания истинных курсов мы установили на верхней части кабины штурмана солнечный пеленгатор, экран которого с отражением солнца был виден и пилотам, что позволяло им точно выдерживать расчетный курс. По принципу работы наш солнечный пеленгатор приближался к солнечному компасу, с той только разницей, что не обладал автоматикой и все необходимые поправки вносились вручную. Эту «не пыльную» работу выполнял штурман через каждые восемь минут. Открыв люк, я высовывался наружу и голыми руками священнодействовал над обжигающими холодом металлическими кремальерками, устанавливая при помощи их новые путевые данные. После минутного пребывания в леденящих потоках воздуха штурманская рубка казалась
Магнитные компасы, чтобы заставить их работать в слабых полях земного магнетизма, мы также переделали.
То, что самолет при дальних перелетах должен быть автономным, независимым в своих маневрах от земли, это мы хорошо уяснили в ледовой разведке. И теперь мы ясно представляли, что нам нужно для того, чтобы экспедиция закончилась успешно: иметь максимальный запас горючего, не зависеть от погоды базы вылета, свои координаты определять на борту без помощи земли.
На борту самолета была установлена для надежной связи с землей всеволновая радиостанция. Радиостанция могла работать и после высадки на лед от добавочного генератора, приводимого в действие переносным бензиновым движком. И этот же бензиновый движок одновременно служил для запуска моторов самолета. Кроме того, мы имели аварийную рацию с мачтовой и змейковой антеннами, если с самолетом что–нибудь случится при посадке или он будет уничтожен неожиданно подвижкой дрейфующего льда, как это было с кораблем «Челюскин».
В докладе на имя высокой комиссии мы писали: «Все снаряжение и оборудование экспедиции на «полюс недоступности» подобрано так, что даже в случае потери самолета во льдах «белого пятна», экипаж, обеспеченный всем необходимым, сможет без помощи с земли нормально жить и выполнять научно–исследовательские работы в течение трех месяцев». Однако, рассчитывая на худшее, мы были все–таки уверены, что штурм «полюса недоступности» завершится победой, и этому был порукой наш летный опыт в Арктике.
Но вызова «в верха» все не было, и Черевичный решил ознакомить с нашим планом экспедиции начальника управления Полярной авиации Героя Советского Союза Илью Павловича Мазурука, смелого летчика и талантливого, волевого организатора, к тому же депутата Верховного Совета СССР, глубоко разбирающегося как в политике, так и в человеческих характерах. Мне не раз приходилось выполнять вместе с Ильёй Павловичем Мазуруком сложные задания, спать на льду в палатке и, что называется, пуд соли вместе съесть, не раз переживали мы и радость побед и горечь поражений, но друзьями так и не стали. Была ли тому причина в схожести характеров, а может быть, черная полярная, пятимесячная ночь, проведенная нами на острове Рудольфа во время поисков Сигизмунда Леваневского, обнаружила в нас какие–то скрытые черты антагонизма. Трудно сказать.
— Иван, ты иди докладывай Мазуруку, а я не пойду. Напорчу я все! Сцепимся по методике самолетовождения и наверняка тогда потеряем в его лице поддержку? — стал я отнекиваться от этого разговора.
— А кто ему разъяснит все тонкости навигации! И вообще как это понять? Хватит курить, пошли! Он же твой друг! Столько пролетать вместе…
— Он мой начальник.
— Вот интеллигент! Этак ты завтра и от моей дружбы откажешься!
Схватив меня за руку, Черевичный силой втащил в кабинет начальника Полярной авиации. Заметив наши разгоряченные лица, Илья Павлович вышел из–за стола и, пожав нам руки, спросил:
— Вы что за возню затеяли, казаки? Чай, не через Карские ворота караван тащите, а в кабинет своего начальства зашли!
— Да вот, Илья Павлович, твой дружок стеснялся к тебе зайти, ну я его и толканул несколько, чтобы предстал перед твоими ясными очами!
Приветливо улыбаясь, Мазурук усадил нас и, закурив, сказал:
— Чую, неспроста зашли. Выкладывайте, «колумбы росские», что там затеяли?
— «Колумбы росские, презрев угрюмый рок, Меж льдами новый путь отворят на восток, И наша досягнет в Америку держава…» — продекламировал Черевичный. — Ломоносов, Илья Павлович, написал это двести лет назад, и два века потребовалось, чтобы соотечественники поняли его гениальные мысли. Путь–то на восток открыт нашими людьми. Плывут теперь наши корабли–кораблики, ломая льды…
— Зело витиевато ты начал, сыне, — перебил его Мазурук. — Знаю, что скажешь дальше: «…Успех плавания Северным морским путем зависит от знания законов дрейфа льдов. Эти льды надо изучать не у берега, а в высоких широтах…»
— Точно! А вот и проект нашей экспедиции. Посмотри и дай свое мнение. Кстати, Папанин в курсе и относится положительно!
— Бронируете поддержку авторитетов? Дипломатами стали. Но Иван Дмитриевич не летчик. А я несу ответственность за летную подготовку!
— Вот поэтому мы и пришли к тебе, как на суд божий, — вздохнул Черевичный.
Илья Павлович внимательно прочитал наш план и после долгой паузы тихо проговорил:
— Расписано здорово. Дело большое. Сам бы взялся за него, да руки связаны! Но в вашем проекте есть слабое место, казаки. Если мне не изменяет память, предельно допустимый полетный вес вашего самолета, согласно заводской инструкции, двадцать четыре тысячи килограммов, а ваши расчеты опираются на полетный вес в двадцать семь. Перегрузка–то равна трем тысячам килограммов. Нарушение? Безусловно. И с чреватыми последствиями! А кто понесет за это ответственность?
— Я, как командир самолета, в первую очередь, а перед высоким начальством — ты, Илья Павлович, как начальник Полярной авиации.
— Значит, мы оба преступники?
— Если держаться за инструкции, да, вы оба преступники, и ты, и Черевичный, — отозвался я. — Но, Илья Павлович, вспомни наш полет при высадке папанинской четверки на полюсе. Вспомни, какую перегрузку мы допустили, чтобы перевезти все огромное хозяйство Ивана Дмитриевича!
— Отлично помню, Валентин, на две тысячи килограммов больше. Но мы взлетали под двухсотметровый обрыв! Вам же придется взлетать со льда морской лагуны.
— Илья Павлович, лагуна имеет в длину около шести километров, лед ровный. Взлет будет строго против ветра. Полетный же вес в двадцать четыре тысячи килограммов рассчитан с поправкой на боковой ветер. Взлет с такой полосы с полетным весом в двадцать семь тысяч килограммов не только возможен, но и вполне безопасен! — поддержал меня Черевичный.
— Да разве я не знаю, что туполевская машина выдержит и большие перегрузки, а ты, Иван, взлетишь даже на утюге. А инспекция? Ее не объедешь и на кривом коне. Поэтому я предлагаю вам переговорить с главным конструктором, заручиться его одобрением. Он–то знает свое детище! В остальном я согласен и, где нужно, поддержу!
Долго, до глубокой ночи продолжался наш разговор. Мазурука интересовало все: продукты питания, одежда, палатки, радиоаппаратура, навигационные и пилотажные приборы и, конечно же, методика самолетовождения, выбор пригодной льдины для посадки. Скрупулезно, со знанием дела, он задавал вопрос за вопросом. Полярной авиации здорово повезло, что в нее пришел человек, в совершенстве владевший летным мастерством, с большими организаторскими способностями и тонко разбиравшийся в психологии человеческих отношений, главное же, на себе испытавший все коварства Арктики.