Лед и пламень
Шрифт:
В 3 часа 50 минут, когда могучий ледокол, разукрашенный флагами, появился в порту, все суда приветствовали его гудками. На берегу гремели оркестры. Заглушая их, над портом пронеслась в небе эскадрилья самолётов.
Когда мы сошли на землю, сотни рук протянули нам цветы. Было трудно сдерживать слезы, и я, много повидавший за свою жизнь, долго не мог сказать ни слова. Потом сказал:
— Встреча, которую вы нам устроили, останется в нашей памяти на всю жизнь… Дрейфующая льдина, на которой мы жили и работали 274 дня, плывёт где-то в Гренландском море, неся гордый флаг нашей Отчизны.
Дальше я сказал, что наш дрейф, наша работа были успешными потому, что за нами стояла вся страна, мы не были одинокими исследователями.
Эрнст Кренкель, выступая на митинге, добавил:
— Победила советская техника, победили советские люди, победила Советская страна…
Нас везли через весь город. По обе стороны пути стояли люди, машины останавливались, и мы снова и снова слышали ласковые слова привета…17 марта в четыре часа дня мы прибыли в Москву. Снова нас ждала дорога, усыпанная цветами.
И вот мы подъехали к Красной площади. Комендант Кремля попросил нас подождать. Быть может, он хотел, чтобы мы немного успокоились, пришли в себя. Мы ждали, и я лихорадочно думал, как много мне надо сказать Политбюро нашей партии, всем тем, кто посылал нас в трудный ледовый дрейф и кто поддерживал нас всю ледовую экспедицию.
Двери Георгиевского зала раскрылись. Мы увидели ослепительно сверкающий зал, длинные ряды красиво убранных столов. Со всех сторон к нам были обращены улыбающиеся, приветливые лица. Крики «ура». Я шёл, держа в руках древко с нашим знаменем, привезённым с полюса. За мной шли Ширшов, Кренкель, Фёдоров.
И вдруг раздался новый взрыв аплодисментов. В зал вошли члены Политбюро. Сталин обнял меня и крепко поцеловал.
Я передал ему Красное знамя и сказал:
— Разрешите вручить вам знамя, с которым мы победили и которое давало нам энергию и волю в борьбе со стихией. Задание Родины нами выполнено!
Сталин посадил меня рядом с собой.
— Теперь выпьем, товарищ Папанин, за победу, — сказал он, поднимая бокал. — Работа была трудная, но все мы были уверены, что ваша четвёрка выполнит её с честью!
Потом он сказал, между прочим, что «все мы волновались в последние дни дрейфа».
Немного позже он узнал, что в зале находится и мой отец. Поставил меня рядом с ним, обнял нас обоих за плечи и спросил:
— Ну, кто из них старше: отец или сын?
Я посмотрел на отца: и в самом деле, мой старик выглядел молодцом…
В тот вечер Сталин произнёс речь о смелости советских людей, об истоках героизма, о том, что в нашей стране человек ценится прежде всего по его делам на благо общества.
Затем Сталин поднял бокал за здоровье всех героев — старых и молодых, за тех, кто не устаёт идти вперёд, за молодость, потому что в молодых сила.
С этого памятного вечера мне пришлось уйти раньше других: в Козловском переулке у дома, где я тогда жил, собрался народ — ждали меня. И я, попросив разрешения, ушёл к жителям своего переулка.
Потом было много встреч, митингов, разговоров. Мы иной день по пять раз выступали на собраниях и конференциях, моим друзьям было присвоено звание Героя Советского Союза (я получил его раньше, на льдине, после начала работы «СП-1», 27 июня 1937 года). На нас обрушился шквал приветствий, писем и телеграмм.
Иные было даже неловко читать — так высоко оценивали нашу работу. И если я процитирую некоторые, то лишь затем, чтобы показать, как взбудоражен был весь мир.
Адмирал Ричард Берд писал:
«Успешное завершение труднейшей научной миссии папанинской полярной группы является результатом великого мужества и исключительно эффективной подготовки. В анналах человеческого героизма это достижение навсегда останется как одно из величайших дел всех времён и народов. В научной области оно продолжило путь к освоению новых вершин познания на пользу всему человечеству».
Ему вторил Вильялмур Стеффансон из Лос-Анджелеса:
«Единственное, что получилось вопреки ожиданиям, — это быстрый дрейф льдины. Моя собственная точка зрения, высказанная советским властям по их просьбе в прошлом году, была, несомненно, типичной для всех исследователей Арктики: я утверждал, что скорость дрейфа, вероятно, не будет больше одной географической мили в день, в то время как она оказалась значительно выше…»
Учёный заключал:
«Экспедиция Папанина, основанная на здравой и отважной концепции, походит на великолепное предприятие Нансена. Научные результаты папанинской экспедиции даже превышают то, о чём мы могли мечтать».
Вот ещё одно высказывание. Оно принадлежит французу Полю Ланжевену:
«Все мы с тревогой и надеждой ждали окончания экспедиции Папанина, столь плодотворной в своих научных открытиях. Известие о том, что советские учёные, здоровые и невредимые, сняты со льдины, воспринято их французскими коллегами и друзьями с глубокой радостью. Советские народы испытывают сегодня великое счастье. В этих чувствах мы полностью объединены с СССР».
С волнением читали мы приветствия наших соотечественников. Писали моряки и домохозяйки, шахтёры и юристы, академики и колхозники.
Не могу не упомянуть о приветствии, полученном от Днепропетровского обкома партии, где работал тогда Леонид Ильич Брежнев. Была телеграмма доброй и сердечной. В заключение в ней говорилось, что вместе со всем советским народом гордятся нашим геройством. Поздравляют нас с успешным завершением задания.
Через тридцать восемь лет я встретил Леонида Ильича Брежнева в Барвихе и опять услышал от него добрые, приветливые слова, а также шутливое предложение вместе разок слетать на Северный полюс.