Лёд
Шрифт:
— Всегда кто-то смотрит, даже когда никто не смотрит, — буркнуло под нос я-оно.
Елена прижала ноготь к губам.
— Панне Кристине разве никогда не приходилось стыдиться доброго поступка?
Мадемуазель Филипов вскинула голову.
— Нет.
— Да ну! Правда?
Кристина стиснула губы.
— А раз вам стыдно только по отношению самой себя, — продолжила расцарапывать вопрос Елена, — это означает, что вы сами являетесь исключительным источником добра и зла, так? Вот вы скажете себе: это есть хорошо — и это будет хорошим. А на следующий день скажете, что плохо — и станет плохим. Так?
— Всякое добро идет от Бога.
— От Бога! Ага! Так это Бог сказал мадемуазели, чего стыдиться?
— Вы насмехаетесь надо мной.
— Откуда такие мысли? Да разве я смеюсь? Или пан Бенедикт смеется? Чего вы стыдитесь? Своих убеждений?
— Не стыжусь!
— Так как же все-таки было с Богом?
— Ну, хотя бы Десять Заповедей!
— Он их вам лично передал?
— Библия!
— А про ее истинность от кого вы узнали?
— Вы не верите в Бога.
— Да разве я сказала что-то подобное? Я только пытаюсь найти концы, то есть, начала нитей вашего стыда; кто дергает за ваши крючочки; ответьте мне откровенно, ведь тут нечего стыдиться. Так кто же?
— Священное Писание гласит правду!
— Кто?
— Бог глядит, когда никто не глядит!
— Кто?
— Свершили первый грех, и только потом познали стыд!
— Кто?
— И малые дети, которые невинны.
— Кто?
— Папа, — тихо ответила мадемуазель Кристина и опустила глаза. — Няня. Гувернантка.
— Спасибо. — Панна Елена отняла ноготь от губ.
Кристина рукавом блузки вытирала слезы.
— Вам должно быть стыдно, — шепнуло я-онопанне Мукляновичувне.
— Что, может, перед вами?
— А кто же тогда только что так красиво покраснел?
— Только не воображайте слишком многого, у каждого бывают минуты слабости.
— Которых потом он стыдится.
Елена встала, склонилась над Кристиной, отвела ей волосы с лица, легенько провела ладонью по пухлой щечке девушки. Мадемуазель Филипов прижалась к Елене. Я-оновообще перестало что-либо понимать. Елена поцеловала Кристину в макушку, американка тихонько рассмеялась. Той ночью, ожидая возвращения групп искателей — ожидали ли они вместе? О чем разговаривали? Что Елена рассказала Кристине, что Кристина рассказала Елене? Женщины совершенно иначе завязывают знакомство, сплетение образуется гораздо скорее, и оно намного сильнее (они сразу же выдают друг другу глубинные секреты, которых мужчина не выдал бы ни брату, ни жене), но и в то же самое время — более сложное, поскольку никогда оно не бывает только дружбой, в это сплетение входят нити соперничества, ревности, жалости, мягкая шерсть жестокости, льняные узы, взаимно связывающие владельца с владеемым. Панна Мукляновичувна вывела американку из купе, при этом еще взяла ее за руку, шепнула что-то на ушко, та кивнула головой… Они смеялись. Я-ононичего не понимало.
Вернувшись, Елена оперлась спиной о двери. Подняв голову, она глянула сверху; это кто же так глядит? — Дочка дубильщика, воспитанница Бунцвая, Елена Мукляновичувна — более истинная, чем сама Елена Мукляновичувна.
— Кристина сохранит тайну, — сказала она. — А вы сейчас заснете. Три-четыре часа, до того, как начальник и князь вас допросят. Начальник должен будет составить подробный рапорт — ведь это же исключительная ситуация, вы же понимаете; мы выпали из расписания, по Транссибу на японский фронт и с него шлют военные транспорты, лагеря Мерзова, нужно будет ждать до следующего окна, где-то до полудня, тут рядом идет телеграфный кабель. Необходимо согласовать версию, они будут спрашивать про мотивы Зейцова. Вы заснете, а я им займусь. Сейчас он валяется у себя, пьяный в дымину, я подкупила проводника, так что знаю.
— Зейцов нам не страшен.
— Pardon?
— Мы ищем не Зейцова.
— Он же выбросил вас с поезда! Так или нет? Хотел убить!
— О Боже! Да присядьте же, ради Бога, не будем же мы так кричать.
Елена наморщила брови. Я-оноуказало на стул возле секретера.
— Вы что, забыли? — шепнуло ей. — Во второй раз я ту же ошибку уже не совершу. Как было с Фогелем? Стоим, тишина, стенки словно промокашка, никто не спит…
Елена присела.
— Фогель говорил по-русски — а кто еще здесь понимает польский язык?
Я-оноприложило руку к боковой стенке отделения.
— Тетя, тетушка. А что? Думали, если отравите меня сонным порошком, так у меня в башке все шарики за ролики заедут, и я обо всем позабуду?
Панна Елена только подняла глаза вверх.
— Чувствую, вы снова изобрели какую-то страшную теорию, которая все поставит с ног на голову.
— Скажите сначала, что нашли в купе господина Порфирия.
Она пожала плечами.
— Ничего. — Через приоткрытое окно влетела бабочка, заплясала вокруг головы Елены, та отогнала ее нетерпеливым жестом руки. — Ничего, что указывало бы на то, будто бы некто больший, чем обычный предприниматель из Сибирхожето. В подкладке шубы у него зашиты какие-то бумаги.
— Бумаги?
— Может, банкноты. Не могла же я распарывать — сразу же узнали бы. А в чем дело?
— Тише! Я вам говорю, что это не Зейцов ледняцкий агент. Теперь же вы говорите, что это и не Поченгло.
— Ну, относительно Поченгло не знаю. Нет никаких доказательств «за», но нет никаких и «против». — Она постучала пальцем по лбу. — Шерлок Холмс работает. Господин Порфирий остается для меня первым подозреваемым. И стоянка эта ему, собственно, даже на руку. Но мадемуазель Кристина хорошо охраняет доктора Теслу, никуда не пускает его без охранника. На ваши поиски с ним отправилось четыре княжеских человека, только тогда она уступила.
Я-онопотерло глаза, веки снова делались тяжелыми.