Лёд
Шрифт:
— А что тогда? Скажите правду.
Порфирий Поченгло, сидя за столом посреди солнечного зеркала, ужинал в компании бородатого священника; в то же самое время цирюльник-монгол занимался сломанной ногой Премьер-Министра, втирая в нее свежие мази, оборачивая ее свежими бинтами. Я подождал на лестнице, пока не выйдут оба: цирюльник и поп. Солнце тем временем до конца спрятало свою тяжелую башку, на небе оставалась лишь оранжево-пурпурно-золотая грива, разбросанная на половину горизонта. Всяческое движение воздуха полностью замерло, так что гнус безумствовал, кусая все живое и теплокровное. Слуги-китайцы расставили вокруг стола Поченгло шесть курительниц, обильно отрыгивающих дым против комарья. Вот только взбесившийся сибирский гнус способен загасить и огонь, засыпая его пеплом собственных тел.
— Чувствую себя, словно на аудиенции у Шульца-Зимнего.
— Присаживайтесь. Вы не голодны?
На столе было теплое молоко, вишневое варенье, в меру мягкий хлеб, а так же несколько мисочек с различными овощными китайскими блюдами.
— Кофе?
— Не откажусь, — подставил я чашку. — Даже и не помню, когда в последний раз пил кофе, ммм…
— Собственно говоря, вы мне ничего и не рассказывали. Так куда же вы подевались на все эти годы?
— Я был на Дорогах Мамонтов.
— Искали отца?
Я втянул в ноздри резкий запах корицы.
— Хмм, нашел, нашел. На Дорогах Мамонтов, господин Порфирий, в Подземном Мире.
Тот даже не сменил выражения на лице.
— И что же с вашим фатером?
— Оттепель.
— Ах, да. Вы уже говорили, что он умер. Мне очень жаль.
Я поднял взгляд.
— Нам не о чем говорить, раз вы принимаете меня за сумасшедшего.
Порфирий рассмеялся. Напряжение лопнуло.
— Ну ладно, ладно, пан Бенедикт! Как в старые времена! Сразу в штыки!
— Или же, если вы не до конца уверены в моей правде. — Я допил кофе, поставил чашку, пустые кисти рук уложил симметрично на столешнице. Теперь я глядел прямо на Поченгло, траектории взглядов словно вычерченные угольником и циркулем. — Говорю ли я правду? Пан Порфирий! Ваше слово. Являюсь ли я правдой?
Багряный свет увязал в густом дыму, мгновение замедлило свой бег. Я ожидал. Мой глаз — его глаза.
— Давай, — прохрипел он.
— Учреждаем компанию зимназовой промышленности. Герославский, Поченгло, и, наверняка, третье лицо, в связи с финансовыми проблемами; об этом чуточку позже.
— Нет уже никакой зимназовой промышленности.
— Тогда, раз мы ее учредим, она станет монопольной.
— Нет уже никакой зимназовой промышленности, нет лютов, нет холадниц,нет никакой возможности перемораживать руды. Все кончилось.
— А я начинаю. У меня имеется технология производства зимназа, для нее нужен только тунгетит и электроэнергия. — Я ударил ладонью по столу. — Пан Порфирий! Являюсь ли я правдой?
Тот игрался своими черными очками.
— Да.
— Тогда учреждаем компанию.
— Почему именно я. Вы же могли пойти к кому-то другому с этим.
— У вас есть люди, имеется военная сила и тунгетитовые залежи на расстоянии вытянутой руки. И это во-первых: вы должны немедленно направить армию Штатов, чтобы та заняла и закрепила за вашей державой территорию за Последней Изотермой. Да, Оттепель наступила, но ведь тунгетит не растаял, не исчез волшебным образом с поверхности земли; самое большее, чуточку погрузился в грязи. Вы помните оценки геологов Сибирхожето? Девяносто процентов запасов тунгетита было для людей недоступно. Но теперь ведь уже нет Последней Изотермы, нет Зимы! А как только секрет моей технологии раскроется, то решающей станет исключительно величина запасов тунгетита. Вы пошлете войска, установите кордоны, за контрабанду — пуля в лоб.
Тот надел темные очки.
— Вы были там.
— Прошел со стороны Кежмы.
— И что вы там видели?
— Горы тунгетита, пан Порфирий, горы.
Горы тунгетита, пейзажи, пропаханные черными ледниками, разможженные звездной дубиной; природу, до конца уничтоженную под нечеловеческим морозом, вначале превращенную в ледовый кристалл, затем распыленную из этого кристалла в серый снег, в песок, мельче самого песка; и эти залежи остались в самом сердце бывшего Края Лютов на абсолютно плоской равнине, очищенной от всяческой жизни — одни только гигантские валуны, все гуще и гуще засаженные странными, фантастическими формами, достигающими самого неба… Возьми этот песок в горсть, подуй сквозь пальцы — останется тунгетитовая пыль. По тунгетиту топчешься, в тени тунгетита спишь, тунгетитом дышишь, Солнце восходит и заходит в ореоле, растянутом на тунгетите… Во время грозы чернильные молнии скачут среди массивов Черного Лабиринта, и Мороз идет волной, словно стеклянная стена… И вот тогда, там — можно коснуться, посмаковать, глотнуть Правду…
Я выпустил воздух из легких.
— И среди прочих, я видел там и других путешественников, — продолжил я свою речь, — быть может, они заплутали туда исключительно из любопытства — а может, это уже были разведчики — Японской Империи? Гарримана? Того генерала с Кавказа, объявившего войну Романову? Тот, кто овладеет теми землями, получит для себя величайшее в мире состояние. Ведь этот политический хаос долго не удержится. Пока есть время, необходимо хватать эту возможность.
— Тааак… — Поченгло дернул головой вправо, влево; пурпурная магма переливалась на стеклах его очков. — До вас, явно, не доходит, к чему вы меня склоняете. Я сам бы повесился за такую измену идеи, за которую под моим командованием погибли сотни хороших людей. Чтобы вот это взять и обогатиться! Выходит, для вас вот такой я человек? — Он наклонился над столом, насколько позволяла ему сломанная нога. — Вот такой человек?
Я же намазывал овощной пастой толстый бутерброд.
— Нет. Вы откровенный государственник, и для вас в этом деле я имею Державу. — Я сделал глоточек кофе. — Для вас, для вас я имею Историю.
— Снова та же самая сказка! После Льда…
— И что с того, что История размерзлась? Что с того, что Лед растаял? Тшшш! — поднял я нож под дым и кровавый свет, — сейчас говорю я! Что с того, что Оттепель? Это ведь и так было стихией — Лед; он упал на нас словно божья кара: мы его и не понимали, и не могли раскрутить его для собственной выгоды. Какая основа в практических методиках была во всех тех размышлениях об управлении Историей человеком? Только лишь мартыновский предрассудок об Отце Морозе! Даже зимназо мы добывали словно охотники с кочевниками, словно воровали добычу у какого-то волшебного чудовища.