Леденцы
Шрифт:
Вот к чему такое, а? Ничего про войну не читала и не смотрела с детства, даже родственников-инвалидов у меня не было. Да я вообще не знала, что можно повеситься сидя. Хорошо, что работы у меня было много и думать об этом некогда.
Семнадцатого позвонила Катька. Муж рассказал ей, что мы разошлись. Ну чем он думал, скажите? Девочке нельзя волноваться, ей бы радоваться сейчас. Так какого ж черта было ребенку все выкладывать? Злилась я ужасно, утешая плачущую дочку. Пудрила мозги рассказами о новой работе, о коллегах, о квартире, о купленном со скидкой отличном пуховике. Eй хотелось одного: услышать, что все наладится, что папа с мамой снова будут вместе
Не одинокие вечера, не ночные кошмары, не страх перед новой своей работой – меня добило это «я знала». О, господи! Я-то думала, что мы хорошо держим роль, что для ребенка наша семья счастливая, что мы вырастили ее радостной, уверенной в родительской любви. Значит, она тоже играла. Маленькая моя девочка!
Я долго плакала, сидя на полу в коридоре. Наверное, просто устала. Все смешалось в голове. Обрывки сна про повесившегося, ссоры с мужем, и как я заискивала перед сволочной Катькиной учительницей, а та все равно попортила дочке аттестат, и я это проглотила, потому что плохая мать, и плохая была жена, и плохая дочь. Я все испортила. И саднящая боль оттого, что мне уже пятьдесят, и сколько удалось быть счастливой, а сколько времени я только притворялась, пока жизнь шла вперед и уходила от меня, без меня, и сволочное это кольцо не снимается!
Наверное, я не плакала так с детства. Чтоб щеки пылали и саднили от слез, чтоб в голос, чтоб опухли глаза. Я крутила и рвала обручальное кольцо, палец болел все сильнее, и я бы повредила его, наверное, просто оторвала бы, как хотела бы оторвать длинный хвост горя и неудач.
Сквозняк с кухни взъерошил волосы, погладил по голове. Ослабев от рыданий, я откинулась к стене и закрыла глаза. В голове гудело. Ветер шептал: «Тише, доня, тише, Люба». Вдруг заледенели пальцы правой руки, что-то сжало кисть, раздался звон. Я открыла глаза: по полу катилось обручальное кольцо. Задрожав, остановилось, качнулось, упало и застыло. Не веря, глянула на палец: вдавленная глубоко полоска кожи резко выделялась белизной, и впервые за много лет я дотронулась до нее.
Через пару недель позвонила хозяйка квартиры Марина. Договорились встретиться вечером, у меня. Я успела по-быстрому прибраться: сгребла грязные шмотки (хорошо, когда никто не стоит над душой и не вопит, что футболка на полу несовместима с жизнью!), помыла посуду, подмела. Под столом нашелся одинокий носок – я бросила было в корзину, не глядя, но, вздрогнув, тут же бросилась разыскивать его, мгновенно затерявшегося среди свитеров. Вот он. Мягкий, серенький, домашней вязки. Детский. Очень старый и припахивает плесенью. Чуть-чуть.
Подписали договор, сели пить кофе. Марина оказалось моей ровесницей, полной ухоженной блондинкой с умными холодными глазами. Она похвалила мой пирог, я рассыпалась в комплиментах ее квартире.
– Приятное место, повезло, что нашла. И кухня мне очень нравится. Слышала, здесь до меня жила старушка. Родственница ваша?
– Ага. Уже рассказали? Неужто риелтор?
– Нет, что вы! Он был очень корректен.
– Ах, соседка, ясно. Эта стерва всюду влезет, тетка ее терпеть не могла. Да, верно, старшая мамина сестра, Приходько Надежда Михайловна. Отношения у нас были неблизкие, но я звонила каждую неделю, проверяла. Надо же, чтоб именно эта коза тетку нашла.
– А своих детей у умершей, значит, не было?
– Почему же. Была дочь, Любочка, тезка ваша. Грустная история: муж тетку бросил и ребенка с собой забрал.
– Да что вы! Ребенка, от матери?
– Угу. Тетка замуж по тем временам поздно вышла, уж за тридцать ей было. А муж, начальник на заводе, к секретарше хотел уйти, девке молодой да ранней, как говорится. А у тетки проблемы были со сном, ночью нормально не спала, а днем могла вырубиться намертво – колодой. Однажды заснула, а девочка – маленькая совсем, трех лет что ли, из квартиры вышла, на лестнице упала и руку сломала. Соседи тетку будили, а та только мычит да глаза таращит. Решили, что пьяная. Ну, мужик и подал на развод, дескать, жена–пьяница, а на суде еще нянечка из детского садика рассказала, что ребенка не забирают вовремя и запах от мамаши алкогольный. Вот вдруг, стерва, к суду вспомнила, а раньше-то молчала. Ясно, на лапу дали, вот и наврала. Ну и тут же история с переломом. Тому сунул, этого подмазал. Вот так и забрал. А через год секретарша от него ушла. К шишке повыше. Так он вовсе уехал из города.
– Как это, будили, а она только мычит?
– Да вот так. Я тетку лет десять назад к врачу водила. Диагноз – сонный паралич. А тогда кому был интерес разбираться?
– И что, больше она дочку и не видела?
– Нет. Тетка ее и не искала: виноватой себя считала. Странная она была. Одиночка. Интроверт, как теперь говорят.
– Ясно. Ну и история. Значит, вы и сами не знаете, что с двоюродной сестрой стало?
– Отчего же. Мама их разыскала. Мы зятю писали, да он не ответил. Тот еще тип, папы римского святее.
– Значит, где-то есть Люба Приходько, которая, может, и не знает, что мать умерла.
– Нет, не Приходько. Тетка фамилию на девичью сменила. Мама-то помнит, как по мужу, а я нет, мне все равно. Как Надя год назад померла, мама снова написала, и снова без ответа. Да и ладно.
Перед ее уходом я набралась-таки смелости и спросила: тот ли это самый диван, на котором…
– Да бог с вами, конечно, нет! Теткину рухлядь выбросили при ремонте, все подчистую. Ничего здесь от старухи не осталось, не думайте. Даже кошку усыпили. Нехорошо, да как подумаешь…
– А кошка была черная?
Короткая пауза, запинка, удивленный взгляд.
– Да, черная. Тощенькая такая хромоножка, тетка ее в мусорном баке нашла и выходила. Ну, пойду я, звоните, если что. До свидания!
На том и расстались.
Вронька явилась поздно. Стоя в темном коридоре, кусая губы от страха, я слушала тихое отчетливое мяуканье за дверью и не решалась отпереть. По ногам тянуло холодом, и я представила, как страшно холодно там, на улице, холодно и голодно. Вздохнув, сняла цепочку. Кошка черной лентой скользнула в щель, боднула мою ногу, обвила хвостом и прямо направилась на кухню, совершенно живая, шелковая, слегка припадая на странно изогнутую левую заднюю лапу.
В начале февраля выбралась в Икею. На работе завелась приятельница из отдела финансов. Вдова с сыном-подростком, веселая такая, ни минуты спокойно не посидит. Гуляли втроем: в парк, в кино. Смеялись. Давно я не смеялась. Захотелось нам накупить чепухи, чего душа пожелает, свечки-вазочки, ну и поехали в субботу. Вернулась веселая, с тяжелой сумкой. Зеркало в прихожую, пара кружек, прихватка, полотенца и постер: черно-белый Амстердам, на мосту девочка в алом платье, яркое веселое пятнышко в черно-белом тумане уходящих вдаль домов и серой воды.