Леденцы
Шрифт:
Повесила, села на диван с кофе в новой кружке – любоваться. Клонило в сон, снег штриховал улицу за окном, сумрак наползал из углов. Наверное, я задремала, как же иначе это понять: закрыла на минутку глаза, открыла – и увидела старуху в длинной юбке, в сером пуховом платке на плечах. Сухими, дрожащими пальцами она гладила фигурку девочки в красном.
– Любонька, – шелестел голос, – доценька, донечка, масенька…
Страшно не было. Спокойно, уютно, тепло, немного грустно.
Зазвонил мобильник, я вздрогнула, не понимая, во сне ли это, наяву? Глянула на экран – Катька. Поспешно схватила, крикнула: «Алле!»
– Мам, чего орешь? Я не
Я сжимала телефон, гладкий, холодный, такой реальный, и смотрела на старуху, нимало не обращавшую внимания на шум. Она накрыла ладонью девочку на фотографии, и сквозь скрюченные сухие пальцы просвечивало яркое пятно платья. Я не спала, клянусь, я не спала!
– Эй, там, на корабле! Ты вообще со мной, все в порядке?
Сглотнув, я ответила:
– А, э-э, да, задремала тут, а так все хорошо!
– Днем спишь? Болеешь? Температура большая? Мам, а кто за тобой присмотрит? К врачу ходила? А в аптеку?
Беременная Катька стала ужасной паникершей.
– Да не болею я, ездила вот в Икею с подружкой, барахла накупила, устала. У тебя-то как дела? Сделали УЗИ?
– С подружкой? – дочка повеселела. – Это хорошо! Да, сделали, все в порядке, мам, он палец сосет, представляешь? Прямо у меня внутри живет человечек и палец сосет! Врачу надо было ладонь рассмотреть, так он давай меня в живот тыкать. А малявочка недовольный, руку вынул и так ею взмахнул, как папа, когда сердится: «Да делайте, что хотите!»
Катька звонко смеялась, снова и снова рассказывая, как младенцу проверяли пальчики, а я терла глаза и щипала себя за ногу. Дочка трещала без остановки, в батареях урчало, как в голодном желудке, а бабка не исчезала. Я должна встать и подойти, думала я, просто протянуть руку и найти вечернюю густую пустоту комнаты, ведь там никого нет. Опершись о стену, моя «никого нет» вела изжелта-белым пальцем по линии канала, обводила контуры лодки-ресторанчика, чуть ли не вжимаясь носом, вглядывалась в крошечных людей за столиками. Прям хоть вешай маленькую лампочку-подсветку над плакатом, чтобы «никого нет» глаза не портила. Краем уха слушая дочкин рассказ, я поддакивала, умилялась, но, наверное, как-то не совсем натурально, потому что Катька прервала сагу о ремонте крыши и снова впала в тревогу.
– Вот я всю эту чепуху рассказываю, а ты там одна, и голос какой-то не такой, грустишь, наверно. Не нравится мне, мам, что ты одна живешь. Вдруг что случится?
– Да я и не одна!
Вот так ляпнула. Ой.
– Мам? У тебя что, новый… друг?
За окном почернело. Настольная лампочка едва держала оборону, быстро уступая темноте за пределами дивана. Старухино лицо (она снова прижалась щекой к фотографии и, кажется, закрыла глаза) бледно мерцало на грани света и ночи.
– Нет уж, хватит с меня твоего папы. Я про соседку, Надежду Михайловну. Милая такая, знаешь, старушка. Мы с ней друг за другом присматриваем, чай пьём, все такое. Одинокая она. Грустная история, лишена родительских прав.
Боже, куда меня несет.
– Что ты говоришь! За что? – ахнула Катька. Ах, мне бы замолчать, оторвать взгляд от слабого блика света на вязкой желтой щеке.
– За дочкой не досмотрела, девочка из квартиры выбежала и руку сломала. Муж подал в суд и ушел к другой вместе с ребенком.
После долгой паузы Катькин голос полнился неизбывным горем.
– А если мой ребенок руку сломает? Мама, а если я недосмотрю? А вдруг выпадет из окна? Подавится сосиской и умрет? Мама!
Боже мой, боже мой, что я наделала. Была у дочки такая черта: мгновенно погружаться в пучины отчаяния. Прикрыв глаза, я вздохнула и стала утешать.
Мне кажется, люди устроены просто. Каждый видит мир по-своему, будто сквозь дырочку в стене из личного опыта и природных склонностей. А галлюцинации – это болезнь, нарушение химического баланса в мозгу или как оно там. Жизнь у меня сейчас невеселая, тоска заедает: раньше хоть дышал кто-то рядом, когда за окном черно, а теперь… И значение у моего видения вот какое: я боюсь умереть в одиночестве, как бедная старуха. Вот и глючит меня. Говорю же, все просто.
На вторник наметила первое рабочее совещание с тремя новобранцами-подчиненными. Одна начала работать неделю назад, другие вышли вчера. Я приготовила материал для лекции, продумала распределение заданий и отвела время для неформальной беседы. Никакой уверенности в правильности выбранной линии поведения не было, но ведь назвался груздем – полезай в кузов, так? Ох, нет, не так. В кузовок. Господи, как бы собраться? В голове туман. Утром проспала звонок будильника, вскочила в последний момент, встрепанная и такая усталая, будто шлялась всю ночь под дождем. Снова сон, очередной кошмар, не выходил из головы. И вот, вместо подготовки к лекции, я распутывала, раскладывала его по линиям, пытаясь уложить в сюжет мешанину лиц и чувств.
Во сне я сидела на ступенях, смотрела на странно искривленную выше кисти руку и визжала от ужаса и боли. От картинки мутило, в ней не было ничего расплывчатого, увиденного со стороны, придуманного. Это походило на воспоминание. Я знала, что лестница – в подъезде и сверху доносится запах котлет, что стены выкрашены зеленой масляной краской, пупырчатой, в волосках малярной кисти. Слышала, как распахивается дверь, и женский испуганный голос спрашивает: «Кто там?» На этом заканчивалась четкость и начинался кошмар. Будто сон во сне. Я на кровати. Лежу, не в силах пошевелиться, вдохнуть воздуха, густого, как жидкая грязь, присыпанная соломенной трухой у дверей сарая, где серый мертвый отец висит, обмякнув, на веревке, и мама кричит за спиной, а солнце радостно светит в окно. Нет, не мама, это дочка плачет, и надо встать, но тело окоченело, висит на веревке, нет, колодой лежит на кровати.
Бешеный стук в дверь: «Надя, Надя!». Дверь не заперта, соседка входит, тяжелый быстрый топот – уже здесь, стоит надо мной.
– Ты спишь? Надя, вставай, Люба ручку сломала, в больницу надо! Да ты пьяная, что ли? Вот тварь же, а!
Ужас и стыд, неразборчивое бормотание, вылетающее изо рта. Это снова воспоминание. Но холодной струйкой пробивается уже недоумение и растет, отделяя меня от происходящего. Люба? Катя! Дочку зовут Катей!
И сон оборвался.
По дороге на работу порылась в интернете, почитала про сонный паралич. «Переходное состояние между бодрствованием и сном… мышечная слабость (атония) не проходит после пробуждения… характеризуется видениями и страхом».
Видения и страхи. Будто про меня сказано. И ведь ясно: сериал про призраки смотрела? Про старухину одинокую смерть наслушалась да на себя примерила? Ну и вот, сдвиг по теме, пора к веселому доктору.
В досаде я сжала дешевую ручку слишком сильно, корпус треснул. Прозрачный пластик помутнел у линии раскола. Но это чувство реальности… Задрав рукав, я осмотрела руку, поломанную во сне. Сантиметра четыре выше запястья. К дождю у меня, бывает, ноет кость. Дело, видать, к оттепели, вот и болело ночью. Март почти. Весна.