Леди Чародейка
Шрифт:
Алистер Морэ не торопился открываться мне и, бывало, я злилась на его отчужденность, но тут же таяла и ловила себя на том, что улыбаюсь, когда видела, с какой нежностью он смотрит на дочь. Он действительно часто бывал в ее комнате – но только тогда, когда там не было меня или миссис Одли. Однако я уже почти перестала чему-либо здесь удивляться. Нужно только свыкнуться с мыслью, что у каждого в этом доме свои странности – даже у величественной кошки Ари, не по-кошачьи внимательный взгляд которой я не раз ловила на себе, – а в остальном жители особняка – очень даже милые люди. Причудливые,
Я часто выбиралась в Реденвуд, каждый раз думая о том, как хорошо было бы взять с собой Дайану. Бедняжка, она жаждала общения со сверстниками, но не заманивать же их в особняк шоколадным печеньем?
Я бы и сама была не прочь завести подруг – виртуальная переписка с Пайп и университетскими знакомыми все-таки полноценное общение заменить не могла, – но достаточно быстро заметила, что в Реденвуде все привыкли держаться несколько обособленно. Молодые мамочки, обычно с легкостью заводящие новые знакомства, здесь ходили стайками и на одинокую меня не обращали никакого внимания. Здешние парни были гораздо приличнее или, быть может, скромнее столичных – на улице не знакомились, подвозить не предлагали. Не то чтобы я этого ждала, просто… хотелось расширить круг общения – и желательно сверстниками, а то мне все чаще стало казаться, что мой мир сузился до размеров одного дома, пусть и монументального и живописного.
И каждый раз, думая об этом, я вспоминала бедняжку Дайану.
В копилку странностей особняка не так давно я добавила еще одну: все вещи в этом доме изнашивались удивительно быстро – особенно те, что принадлежали мистеру Морэ. Разумеется, мне он их не показывал, но одно то, что за минувший месяц миссис Одли, по всей видимости, выполнявшая вдобавок обязанности экономки, приобрела для хозяина две пары совершенно одинаковых черных брюк, о чем-то говорила. Правда, о чем это говорило, я до конца понять не могла, но мысленно взяла на заметку – чтобы при случае рассказать обо всем Пайп. Она из тех, кто любит всякого рода странности.
Платье, в котором я приехала сюда, выглядело так, будто пролежало десятки лет на чердаке какой-нибудь полубезумной старухи, где его нещадно потрепала моль, пыль и время. Нитки истончились, кружевная отделка расползлась.
Когда я рассказала об этом занятном факте миссис Одли (да, я до сих пор не знала ее имени – просто потому, что она мне его не называла), она лишь меланхолично пожала плечами и вынула из объемного кошелька несколько банкнот – добавку к жалованью. Я растерянно похлопала ресницами, но деньги забрала – я ведь и в самом деле понесла потери. Тем же вечером прикупила пару вещиц, абсолютно уверенная, что уже через месяц они придут в негодность.
Электричество в доме так и не появилось – да и наладить его было просто некому – миссис Одли ни разу не заикнулась о том, чтобы вызвать электрика и починить проводку. Да и я уже привыкла к мягкому, а вечерами – и тревожному, свету свечей. Они создавали неповторимую, особую атмосферу, из-за которой я казалась самой себе принцессой – или, вернее, золушкой – живущей в графском особняке, где проводились балы и плелись интриги.
Мои попытки разузнать, чем занимается мистер Морэ, закончились провалом. За все это время он лишь несколько раз ненадолго покидал особняк. Как он зарабатывал на жалование слугам и содержание дочери – по-прежнему оставалось тайной.
В один из ничего не предвещающих дней я убиралась в правом крыле второго этажа. Покончив с коридором, закатила тележку с моющими средствами в библиотеку. Тщательно протерла полки, помня о нетерпимости мистера Морэ к грязи, в который раз вспомнила пророческие слова миссис Одли о феноменальной способности особняка притягивать пыль. Повернулась к зеркалу – огромному, в тяжелой серебряной раме, прикрепленному к стене напротив двери.
Я не увидела своего отражения, но я увидела ее. Сандру. Моя мертвая сестра грустно смотрела на меня из зеркальной глади.
Я задохнулась, выпустила тряпку из рук. Приблизилась – осторожно и даже испуганно. Хотела убедиться, что все это – лишь игра света и утомленного скучной работой воображения. А подойдя ближе, увидела, как из прекрасных серо-зеленых глаз сестры – точных копий моих собственных, стекают прозрачные слезы.
– Они заперли меня. Мне здесь так одиноко, – она прошептала это на грани слышимости, но я различала каждое слово так четко, будто они звучали в моей голове.
– Сандра… – выговорила я онемевшими губами, с трудом осознавая, что говорю с зеркалом, где отражалась моя погибшая сестра. – Кто… кто тебя запер?
– Они, – выдохнула Сандра.
Я отступила на шаг, на мгновение прикрыла глаза, ожидая, что призрак исчезнет. Но открыв их, по-прежнему видела сестру в окружении серебряной рамы – в легком платье, а не в больничном наряде, в котором я привыкла видеть ее в последние дни перед…
Ее смерть не просто стала ударом для всех нас, она расколола семью на две неровные половины. Маму и отца, прежде находящихся на грани развода, уход Сандры сблизил – они воссоединились, чтобы помочь друг другу пережить общее горе. А я вдруг оказалась никому не нужной, лишней на этом маленьком островке печали, в которую превратился наш дом. Я тосковала и с трудом пережила смерть сестры, но все-таки научилась жить дальше. Иногда мне казалось, что этого мама мне не простила.
А еще я не была Сандрой – этого мне мама тоже не могла простить. Родители не могли нарадоваться на нее: лучшая ученица школы, одна из лучших актрис в драматическом театре, которой прочили серьезную карьеру, да и просто красавица с изящными чертами, серо-зелеными глазами с поволокой и густой черной копной до поясницы. Ей было семнадцать, а мне – двадцать, но она во всем превосходила меня.
А потом – болезнь, высосавшая из нее все соки, и смерть – несмотря ни на что, неожиданная для каждого из нас.
Я смотрела на девушку в зеркале и молчала. А она вдруг перестала быть плоской, как обычное отражение – зеркальная гладь заволновалась, как море, из нее высунулась тонкая рука. Я узнала кольцо на среднем пальце – подарок матери на семнадцатилетие. Сандра взывала ко мне, но из-за ряби на зеркале я едва различала ее лицо.
– Вытащи меня отсюда, прошу тебя! – Ее голос слабел, словно проклятая лейкемия добралась до нее и в этой странной зеркальной обители.
А я все стояла, скованная страхом и болью.