Леди Гамильтон и Адмирал Нельсон. Полжизни за любовь
Шрифт:
И действительно, сразу же после прибытия посол с супругой получили приглашение во дворец на аудиенцию.
Эмма быстро поняла, что Мария-Шарлотта на прогулке и Ее Величество Мария-Каролина во дворце — это не одно и то же. Вежливый кивок и интерес в глазах первой и улыбка второй словно небо и земля. Но теперь и Ее Величество могла позволить себе быть благосклонной к Эмме, потому что та леди Гамильтон и потому что привезла письмо от другой королевы — ее сестры. Быть принятой одной королевой не значило обязательно быть принятой другой, с этим Эмма столкнется позже, но позволяло надеяться на прием.
Почти сразу оплеуха — представления ко двору не будет, в Неаполе еще не забыли, кем была совсем недавно, до отпуска в Англии, леди Гамильтон, да и сплетни из Лондона о ее прошлом тоже просочились. Но королева тут же пригласила Эмму на ужин, потом еще и еще, потом прогуляться, поиграть с детьми, заходить почаще, заходить запросто, в любую минуту, вообще не оставлять ее без своей поддержки!
Буквально за полгода Эмма превратилась из почтальона с единственным письмом и просто мисс Харт, с которой лишь раскланиваются при встрече на прогулке, в ближайшую подругу, с которой так приятно поболтать наедине и посекретничать об этих мужчинах! «Эти мужчины» — король и посол Англии — в это время стреляли куропаток, то есть занимались любимым делом короля. Лучше охоты Его Величеству удавались только дети.
Это приятельство переросло в дружбу, во всяком случае, так казалось Эмме. Королева уже не могла без нее обходиться, особенно после того, как грянула Французская революция, а следом оказалась казнена Мария-Антуанетта!
— О, Боже! Меня также казнят!
— Кто и за что, Ваше Величество?!
— Просто так, потому что я королева.
— Но кто?
— Французы.
— Они далеко от Неаполя.
— Что им стоит переплыть море? Казнят, нас всех непременно казнят, если не защитит Англия!
Королева внушала такие мысли Эмме, а та лорду Гамильтону. От Гамильтона опасения за судьбу королевской семьи уходили в Лондон. Мостик, организованный хитрой Марией-Шарлоттой, работал исправно.
Гревилл нашел способ отомстить, а может, сделал это не задумываясь. Он решил, что если уж бывшая любовница обзавелась супругом, да еще и столь богатым, то какого черта он должен оплачивать содержание ее дочери от другого?!
Счета за Эмму-младшую отправились в Неаполь.
Лорд был несказанно удивлен, узнав, что у супруги есть дочь. Эмма рыдала, умоляя о прощении.
— Я не против, но почему ты не сказала, пока мы были в Лондоне? Мы могли бы взять девочку к себе под видом дальней родственницы, оставшейся без попечения…
— Она… она больна.
Эмма не смогла сказать лорду, что у дочери странность в развитии — короткие ноги, и привлекать внимание к такой девочке не стоило бы.
— По крайней мере, посылай ей достаточное содержание, а не то, которое выделял Гревилл.
— Я посылала…
Понимая, что рано или поздно лорд Гамильтон разузнает все, Эмма предпочла предать свою дочь, через год объявив о ее смерти. Деньги она могла посылать уже и сама.
События в Европе закручивались в тугой клубок, грозивший развалить мир и обрушить благосостояние многих. Жить становилось все тревожней. Во Франции революция, англо-испанским войскам, сражающимся в Тулоне, нужна подмога. Доставлять ее издалека, из Англии, проблематично, потому что есть Гибралтар и проклятый французский флот в Средиземном море. Нельзя ли получить помощь поближе у кого-то из тех, кто боится французов не меньше эпидемии оспы? Например, в Неаполе?
Адмирал Худ решил, что лорд Гамильтон вполне справится с задачей заполучить такую помощь от короля Фердинанда, а письмо ему должен отвезти капитан «Агамемнона» Горацио Нельсон.
Капитан Нельсон (тогда еще имевший обе руки и два глаза) был принят при дворе и после официального обеда имел долгую беседу с королевой. Поскольку капитан не говорил по-итальянски, а Мария-Шарлотта по-английски, переводчицей служила леди Эмма Гамильтон.
Они были очарованы друг другом, капитан дал ответный прием, во время которого снова объяснялся со всеми, прибегая к помощи леди Эммы Гамильтон. Капитан представил Гамильтонам своего пасынка Джошуа, и Эмма была очень мила с подростком.
Пара часов прогулки, беседа об Англии, Неаполе и судьбе королевских фамилий, общая ненависть к французам (Эмма вспомнила свою встречу с королевой Марией-Антуанеттой), заверения в непременной победе над врагами и… капитан Нельсон вынужден срочно отбыть в распоряжение своего адмирала, труба звала на подвиги.
Они расстались, чтобы встретиться через пять лет и не расставаться уже больше никогда.
Пружина событий в Европе продолжала раскручиваться, во Франции за своим мужем на гильотину последовала Мария-Антуанетта, корсиканец все сильней показывал зубы, назревала большая, по-настоящему большая война. Неаполь от той же Корсики так близко, а защитница — Англия так далеко… Больше заступиться за Неаполь некому, Австрии не до родственницы на неаполитанском троне.
А у лорда Гамильтона стал сказываться возраст. Он явно переоценил свои силы, беспокойная, очень энергичная супруга не позволяла залеживаться и своему пожилому мужу. Нет, он не мог нарадоваться на Эмму, восхищался ею всегда и везде, хвалил, позволял сорить деньгами, делал дорогие подарки, развлекал. Но самого лорда донимали приступы желтухи, несмотря на то, что малярией он никогда не болел.
Удивительно, но Эмма с успехом заменила лорда во многих делах. Сама пишущая с неимоверным количеством ошибок, она умудрялась диктовать письма столь правильным слогом, что сэр Уильям только диву давался. «Мой заместитель…»
— Если я умру, перед смертью завещаю сделать послом Англии здесь тебя, дорогая Эмма.
Эмма разрывалась между больным супругом и то и дело впадающей в истерики королевой. Ее хватало на обоих, оставалось еще на самые разные дела и письма, энергии леди Гамильтон не занимать, позже она доказала это с лихвой.
Правда, лорд Гамильтон стал замечать отрицательное влияние Ее Величества на свою супругу. Общаясь с королевой запросто и весьма вольно, Эмма часто забывала следить за своей речью и манерами, и если манеры еще как-то закрепились и никуда не девались, то речь на глазах становилась все более и более вульгарной. Снова возвращалась привычка выругаться в случае слишком сильных эмоций, вернулись слова и междометия, от которых с таким трудом избавлялись.