Леди и война. Пепел моего сердца
Шрифт:
Пожалуй, Сержант мог бы отыскать след – уходили подводами или на Север, или на старые заимки, спрятанные в болотах и непролазных дебрях, укрытые карстовыми шубами скал, – но для чего ему?
Он ночевал и шел дальше.
Города огибал стороной. Названия многих ни о чем не говорили, но красные флаги, вывешенные над воротами, были хорошим предупреждением.
Впрочем, там, где флаги не вывешивали, вряд ли ждал бы иной прием.
Люди готовились воевать. И воевали.
Уже у самого Краухольда – осень завершилась
Прежде чем убить, дом разоряли. Обломки мебели. Содранный кусками, зияющими ранами, паркет. И чудом уцелевшая каминная полка, верно, слишком тяжелая, чтобы вынести. Осколки витражей… от воспоминаний получилось отмахнуться. Оплавленные стекла Сержант пересыпал из ладони в ладонь, но вернул на прежнее место.
Смахнув пыль и пепел, Сержант поставил на полку кошку.
И в камине развел огонь.
Он засыпал с ощущением того, что как никогда близок к цели…
…над городской стеной гордо реял красный флаг. И патрули имелись.
Но Сержанта они точно не увидели.
– …и мы будем требовать перераспределения народных благ! – Парень в коричневом пиджаке, застегнутом на одну пуговицу, говорил громко. Его слушали.
Сержант тоже остановился: не следует выделяться.
– Оглянитесь. Вот дома, которые слишком велики для людей, в них живущих. Зачем двоим или троим десяток комнат?
Дома здесь стояли добротные. Не из камня – из дерева. И нельзя сказать, чтобы роскошные – большинство разменяло не один десяток лет, некоторые и вовсе нуждались в ремонте, но людям, собравшимся послушать парня, эти строения виделись пределом мечтаний.
– А у вас нет крыши над головой.
Его поддержат, потому что каждому, кто ночует у костра, подобное положение дел кажется несправедливым.
– Они живут в неоправданной роскоши. Золото. Серебро. Фарфор. Вещи, не имеющие иного смысла, нежели удовлетворение мещанского представления о красоте. Одежда, которой слишком много… еда…
Снег летел и садился на коричневую ткань нарочито дешевого пиджака. Было холодно, но, распаленный собственной речью, парень не замечал неудобств. Рядом Сержант заметил еще пятерых. Не то сподвижники, не то охрана. Скорее всего, и то и другое сразу.
Меррон среди них не было.
– Они балуют своих жен и дочерей, тогда как ваши дети нуждаются в самом необходимом…
Меррон была дальше.
И Сержант оставил говорившим их речи.
– …я прошу лишь о поддержке. Дайте мне стать вашим голосом в городском Совете, и я добьюсь, чтобы вы были услышаны!
Дом на берегу моря. Небольшой. Аккуратный. С красной черепицей на крыше и трубой, из которой сочилась тонкая струйка дыма. Сад под снегом. Виноградная лоза.
Окна затянуты инеем.
До двери – старый добрый дуб на тяжелых завесах и бронзовое кольцо-молоток – едва ли десяток шагов. Всего-то и надо – подняться на крыльцо в три ступени. И постучать.
Откроют.
А дальше что? Теплая встреча? Сомнительно.
Он давал клятву защищать, но не исполнил. Не потому, что не сумел – не попробовал даже. Разменял на мир, который трещит по швам.
Предательство? Да.
Оправдываться? Сержант не умеет. И что остается? Или презрение, которое он заслужил. Или жалость, что хуже презрения. Или отвращение.
Тогда какой смысл?
Он стоял у ограды до сумерек, не боясь быть замеченным. Ждал. Дождался.
Узнал сразу, несмотря на темноту и расстояние. На нелепую одежду – зачем ей эта безразмерная шуба из летнего линялого волка? И высокая шапка-колпак, которая съезжает на глаза. Валенки тоже забавные, большие слишком. У нее же ножка узкая, а эти – растоптаны. И Меррон не идет – едет, как на лыжах.
К морю.
Села на перевернутую лодку, подперла подбородок рукой и смотрит.
Она за морем. Сержант – за ней.
Он быстро научился держаться в тени, только Меррон все равно что-то слышала, оборачивалась, застывала, настороженная, пытаясь высмотреть его. Не выходило. Разочаровывалась. Вздыхала.
Она носила мужскую одежду, и та ей шла больше женской.
Она взяла себе другое имя.
Спряталась.
Не от Сержанта. Иногда он позволял себе подходить ближе, настолько, чтобы ощутить ее запах. Как-то в рыночной толпе получилось коснуться жесткого меха.
Не стоило рисковать: увидит – прогонит.
У нее собственная жизнь, где Сержанту нет места. Город. Дом. Люди, которые приходят к Меррон. Ее ценят. О ней говорят, что молодой доктор ничуть не хуже старого, которому пришлось уехать. И надо бы сделать так, чтобы молодой остался. Где еще доктора найти? Потому и подкармливают. Сватают, подбирая невесту из окрестных девиц. И тогда Сержант испытывает приступы необъяснимой злости.
Хорошо, получается себя сдерживать.
Он постепенно приживался в Краухольде, благо город имел изрядно закоулков, где мог бы укрыться бродяга. Но Сержанту не хотелось выпускать дом из виду, поэтому он, промучившись сомнениями сутки, пробрался-таки на чердак.
Первую ночь провел без сна, ожидая, что вот-вот будет раскрыт. Вторую – дремал вполглаза, прислушиваясь ко всему, что происходит в доме. Затем как-то и привык, научился быть тенью.
Дом она покидала редко.
Чаще приходили к ней, но если уж покидала, то Сержант мучился, ходил по чердаку, не находя себе места, пока она не возвращалась. Шаги выдавали ее настроение. Все чаще – тяжелое, муторное, и Сержанта тянуло спуститься, успокоить.
Останавливало понимание, что его помощь – это совершенно лишнее.