Леди, которая любила лошадей
Шрифт:
– Пока не было, - она бросила косой взгляд на Ладислава, который казался равнодушным. – Авось, и появится…
Давно, в годы молодые, Демьяну нестерпимо хотелось совершить подвиг. Сперва желание было исключительно детским, и в мечтах ему даже представлялся этот самый подвиг, всякий раз иной, но, несомненно, героический. И порой он, совершив его, погибал на руках у сестры и матери, но оставался навек в людской памяти. Позже, с возрастом, мечты о подвиге поутихли, спрятались, появляясь лишь изредка этакими
Смерть.
Часто чужая, как тех мальчишек, которых у него не получилось сберечь.
И теперь думалось вовсе не о подвиге даже, а о том, что Господь и вправду существует, если свел Демьяна с этой вот некрасивой женщиной, которая слишком безумна, чтобы отдавать себе отчет в этом вот безумии.
Аполлон, двигаясь бочком, стараясь не сводить взгляда с матушки и заодно с Вещерского, и с Демьяна, словно чуявши, что путы на руках их опасно истончились, подобрался, застыл, согнувшись угодливо. В руках он держал мешок, вида обыкновенного, каких в любой бакалейной лавке дюжина сыщется, а то и две.
– Нюся…
– Вот только не надо, - Нюся дернула плечиком. – Я на такое не соглашалась… и вообще…
– Нюся!
– Туда от сыпь, - Нюся указала пальчиком на опустевший короб. Аполлон втянул голову в плечи. Ему явно не хотелось приближаться к ящику и людям, возле него стоящим.
– Дай сюда, - Демьян протянул руки.
Не из жалости.
Этакую мерзость жалеть? Нет, но в глазах женщины ему виделось раздражение, этак и вправду убьет. И не то, чтобы не за дело, но Аполлону выжить следовало бы. Скользкий слабый человечишко, который с превеликою охотой заговорит. А мнилось, знает он изрядно.
Так что…
Аполлон, пользуясь ситуацией, мешок сунул и вздохнул тяжко. Застыл этаким сусликом.
– Сыпь в короб…
Демьян подчинился. В мешке и вправду оказались кости, судя по виду, старые. Они пролежали в земле изрядно, пропитавшись ею, утративши белизну, но обретши тот коричнево-желтоватый оттенок, из-за которого казались грязными.
Последним выкатился череп.
Судя по остаткам волос – женский.
– Отвернись, - попросил Демьян, но Василиса покачала головой:
– Я не боюсь.
– Ну и дура, - отозвалась Ефимия Гавриловна.
Нюся же притворно зажала носик, хотя пахло от костей лишь тою же землей и свежим сеном. Где бы ни откопали их, а Демьян не без оснований полагал, что ущерб претерпело местное кладбище, они были в достаточной мере стары, чтобы не вонять.
– Теперь вы двое… - Ефимия Гавриловна повернулась к Вещерскому. – Ты… решай, сам пойдешь или вот ее отдашь?
– Для чего? – сухо поинтересовалась Марья.
– Для жертвы, - Вещерский улыбнулся широко и радостно. – Она пытается повторить то, что случилось с экспедицией, верно? Пролитая кровь, несущая в себе силу, коснулась мира именно там, где мир истончился, в результате чего произошла некая реакция.
Рязина определенно не боялась. Она махнула револьвером, но все ж пояснила:
– Главное, силу не сразу отдать… так что, княжна…
– Нет. Давайте лучше я. Во мне и силы побольше, - Вещерский кивнул побелевшей Марье и, приблизившись к ящику, заглянул внутрь. – И кто это был?
– Мещанка Сердюкова, - ответил Сенька.
– Хватит! – рявкнула Ефимия Гавриловна. – Наговорились… думаешь, не знаю, чего ты хочешь? Чего добиваешься? Знаю… бомбы ищете. Ну ищите, ищите… старайтесь… глядишь и найдете даже. Как без того… а ты… на вот…
Она кинула грязный столовый нож, кривой и покрытый ржавчиной, но Демьян шкурой ощутил опасность, от этого ножа исходящую.
И когда Вещерский поймал его, а поймал он с легкостью, захотелось ударить его по руке.
– И правильно понял, бомбы на меня завязаны… остановится сердце, то и они сработают. Многие людишки пострадают, да… прости, Господи, рабу свою грешную… не себя ради, но ради их, заблудших, ибо сказано, что вот кровь моя…
– Сердце, значит? – очень тихо произнес Вещерский, будто уточняя.
– …и агнец невинный спасет… режь, княже, а то ведь я могу и иначе… - темное дуло повернулось к Марье. – Что, княжна, поможет тебе твой дар? Сейчас и здесь?
– Как знать, - Марья чуть склонила голову, глядя, впрочем, не на купчиху, но на Вещерского. А тот крутил нож в пальцах, правда, держал аккуратно, явно чувствуя недобрую силу его.
Лезвие коснулось кожи на запястье.
Беззвучно вздохнул Аполлон.
А Нюся отвернулась, брезгливо сморщивши носик. Громко щелкнул барабан револьвера. Демьян видел, как время замедлило бег. И его, этого времени, которого недавно казалось мало, ныне стало слишком уж много. В нем замерли люди этакими мухами в янтаре.
Медленно.
Отчаянно медленно, словно преодолевая преграду, проступали на белой коже красные капли. И стоило показаться первой, как в шаре заклубился туман, густой, угольно-черный, он заполнял хрупкое вместилище, грозя сломать его.
– Эй, княжна, бери в руки, - велела Ефимия Гавриловна, подкрепивши приказ тычком револьвера. – Или… забоишься? Смотри, выбор есть… могу тебе, а могу вон сестрице твоей.
– Мне, - Василиса сделала шаг прежде, чем Демьян сумел остановить ее.
Время вновь ускорилось.
– Вася!
– Нет, - Василиса покачала головой. – Это тоже мое… ты просто… просто поверь.
Она подошла к этому шару, казавшемуся грязным, шару и подняла его. Молча подошла к Вещерскому, а тот поднял руку и полоснул по запястью ножом, который тут же протянул Демьяну.
Брать его… было неприятно.
Осклизлая рукоять, темный клинок. От одной мысли, что этим клинком надо коснуться кожи, становилось изрядно не по себе. Но Демьян преодолел отвращение.
Если надо…
Кожу клинок вскрыл с легкостью. Боли и то не было, только запястье будто ледком стянуло.