Леди Макбет
Шрифт:
За эту надежду она цеплялась в самые тёмные часы, когда её посещали мысли о брачной ночи, словно маленькая девочка – за соломенную куколку. Отчасти ей не верилось, что она сумеет сказать это вслух, что она правда попытается – ведь даже за эту попытку она может понести жестокое наказание. Но всё же нужно было попытаться, чтобы не утратить собственный разум, разум, который она годами оттачивала, словно клинок. Что-то должно остаться при ней – пусть даже это вера в то, что она каким-то образом может помешать грядущему изнасилованию.
Но Макбет лишь
– И что бы ты попросила у меня, моя леди-жена?
Его спокойствие ошеломляет Россиль. На мгновение она цепенеет, ожидая, что её слова встретят выраженный отпор, суровый и неотвратимый, словно удар кинжалом. Но блеск клинка как будто бы не виден. Она сглатывает.
– Ожерелье, – произносит она после паузы. – Золотое, украшенное рубином.
В первоначальном плане этого не значилось. Эта мысль посетила её несколько часов назад за ужином, во время наблюдения за мужем и его людьми. Ни на ком из них она не заметила ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней и, припоминая слухи, ходившие при дворе Кривоборода, поняла, почему.
В Гламисе не добывали благородные металлы. Немногочисленные преимущества этой земли, самого отдалённого и бесплодного графства Шотландии, – выгодное расположение у воды и неприступные склоны вокруг замка. Всё золото и самоцветы Альбы добывались в Кавдоре, и Россиль, внимательная и терпеливая слушательница, запомнила: у тана Гламиса много врагов, и тан Кавдора – один из них.
Макбет не заподозрит, что ей это известно. Совершенно естественно для жены попросить у мужа в подарок дорогое украшение, особенно если этой жене всего семнадцать лет и она выросла при дворе, известном своей изнеженной, прихотливой пышностью. Да, она будет выглядеть легкомысленной, тщеславной и наивной. Но не коварной злоумышленницей.
Конечно, муж имеет полное право просто посмеяться над ней или даже ударить, наказывая за легкомыслие, тщеславие и наивность. Но, вспоминая о белой птице, Россиль только уверяется в мысли, что сейчас ничего такого он не сделает. Он будет блюсти её честь хотя бы из уважения к союзу с герцогом. Она не пленница, не добыча с войны, как бедная Хавис.
К тому же ценность Россиль – в её лице. Синяк на скуле уменьшит её красоту, а значит, Макбет уронит себя в глазах своих людей, грубо испортив собственную вещь, лишь красотой и ценную. Это всё равно что подрезать скакуну сухожилия и после удивляться: «Ну, отчего же он не бежит?» В таком случае её муж будет выглядеть дикарём. Хуже того, глупцом.
На мгновение Макбет становится отстранённым, устремив взгляд вдаль, мимо Россиль. Он больше не думает о ней. Перед его глазами – война, грядущая схватка с Кавдором за золото и рубины. Слава, которую он завоюет, новые земли, груды сокровищ, хвалебные песни в его честь. А в конце, когда он наденет на шею Россиль драгоценное ожерелье, возможно, она станет для него ещё дороже, превратившись в сияющий символ, воплощение его могущества. Ведь душой он воин.
– Золотое ожерелье, – повторяет он после долгой паузы. –
Она кивает.
С минуту он не говорит больше ни слова. Россиль вслушивается в рёв моря под полом. И наконец Макбет, глядя ей в глаза сквозь пелену вуали, заключает:
– Оно во много раз приумножит твою красоту, леди Росцилла.
И с этими словами разворачивается и уходит. Всё происходит так быстро, что у Россиль перехватывает дыхание, и она всё-таки оседает на пол, на медвежью шкуру, сминая фату и кружева. Она подбирает под себя замёрзшие ноги и зажимает ладонью рот, чтобы никто не услышал её рыдания.
Она тоже больше не думает об ожерелье. Она воображает, как меч тана Кавдора пронзает горло её лорда-супруга, и тот не успевает выдавить ни звука – из раны мгновенно начинает хлестать рубиново-алая кровь.
Россиль просыпается. Пелена сна застилает ей глаза, точно паутина. Второй, верхний слой паутины – не снятая накануне фата. Россиль заснула на медвежьей шкуре, и там, где она прижималась лицом, густая бурая шерсть отмокла. Но стоит ей потереть влажное пятно, и оно немедленно исчезает, впитываясь в шкуру. Медвежий мех быстро сохнет.
Она встаёт, спотыкаясь. В спальне нет окон, но Россиль догадывается, что наступило утро: сквозь трещины в каменной стене пробиваются тонкие лучики света. Она осторожно трогает осыпающийся камень – но её интересует не прочность нового дома и не крепость стен новой тюрьмы: лишь древность новых владений. Новых для неё – и очень, очень старых для мира. Этот замок повидал сотню мужчин-правителей, лордов, танов, мормэров и даже королей. Сколь много их супруг, предшественниц Россиль, жили здесь до неё?
Именно об этом она размышляет, когда дверь за её спиной неожиданно открывается, и Россиль подпрыгивает на месте. В приоткрытый проём протискивается светловолосый юноша, немногим старше её самой. Спустя мгновение она узнает его. Это он вчера вечером выплеснул ей на ноги ведро воды, это он хмурился, испивая последний глоток из куэйча.
Приглядевшись к незнакомцу внимательнее, она понимает, что это, скорее всего, сын Банко. У него такое же широкоскулое лицо, хотя пока ещё юное, безбородое, и он носит тот же узор на тартане.
– Леди Макбет, – говорит он.
По коже у неё бегут мурашки. Новое имя – словно призрак, внезапно вселившийся в её тело.
– Да, доброе утро… наследник Локкухабера?
– Флинс. – Он хмурится. – Неужели моё сходство с отцом столь велико?
– У герцога много бастардов, – отвечает Россиль. – Жизнь среди них развивает талант сопоставлять черты и лица.
Её резкие слова – она ничего не может с этим поделать – полны яда по отношению к отцу. Она упивается этим ядом, словно ест перезрелый подгнивающий фрукт: сладость на языке превращается в горькую желчь в желудке. Но это мелочная острота без глубокого умысла – и вряд ли Флинс оскорбится, услышав её. Он явно не питает никаких тёплых чувств к герцогу Бретони.