Леди Малиновой пустоши
Шрифт:
Но она не думала, что может быть и хуже. Из Дамфри, города неподалеку от поместья Мак-Коннея, приехал младший, сводный брат лэрда. Молодой человек был хорош собой, но совершенно не имел пристрастий к воинским забавам, ему и так было хорошо, среди таких же светских шаркунов и дамских угодников. Скучающая и молодящаяся леди Ровена тут же увлеклась молодым красавчиком, и вскоре он оказался в ее постели, ничуть этого не стесняясь. Среди слуг уже ходили откровенные слухи, но в глаза никто ничего не говорил. Все бы было ничего, пока несчастная Мэри не попалась лэрду Берту на глаза. С чего вдруг ему захотелось позабавиться с хорошенькой служаночкой, а он принял Мэри за таковую, никто не знал. Но в Мэри взыграла дворянская кровь, которая не водица, и она с размаху отвесила насильнику звонкую оплеуху и нахлобучила ему на голову ведро с овощными остатками, которые несла на корм свиньям. И побежала.
С ревом раненого бизона, весь в очистках на голове, лице и шикарном костюме лэрд Берт несся по двору за Мэри. И тут им навстречу вышла леди Ровена. Убить на месте Мэри она не дала, сказав, что это слуги мужа, и она ими не распоряжается. Но что служанку надо выпороть, согласилась. Когда ее кинули на скамью и содрали со спины платье, даже палач отвёл глаза — такая совсем худенькая спина была у девушки, ребра все видны и позвонки. Ясно, что десять ударов плетью она не выдержит, умрет. И он ударил вполсилы. Но заметив это, лэрд Берт подскочил, вырвал кнут у палача и стал хлестать сам, с оттягом, сдирая кожу и мышцы. И за всем этим с видимым удовольствием и злорадством наблюдала леди Ровена. Ладно, молодой истязатель не знал, но она хорошо знала, что Мэри вовсе не служанка, урождённая леди и ныне тоже пребывающая в статусе леди и никто, кроме мужа не смеет ее наказывать.
Избили Мэри знатно, но унесли ещё живой. Потом началась горячка, приходил лекарь, покачал головой, сказал, что она не выживет. Так и вышло. На третью ночь после порки Мэри умерла. А на её место попала я. Но, тогда получается, я в своем мире тоже умерла? А как же Мишка? Как вся моя жизнь, наши планы, вот так нелепо все закончилось? И что, теперь назад я не попаду? Моего тела ведь нет! В этом я убедилась, когда начала садиться потихоньку и разглядывала себя. Тонкие, худые до прозрачности руки, пальцы совсем детские, с обломанными ногтями, шелушащейся сухой кожей… задрав повыше юбку, разглядела тощие ноги в грубых вязаных носках. Ступни, правда, маленькие, узкие. Аристократка, так ее… Грудь или то место, где она теоретически должна обретаться, тоже оглядела. Размер ушел в минус, явно. Как же она родила и кормила ребенка? Ответ был дан той же няней Рини.
— Так, птичка моя, не было у тебя молока, шибко рано для тебя дитя появилось. Не готова ты ещё была детей рожать. А Уилли тогда кормила средняя невестка, у нее тоже ребенок был. Да видно, не слишком много мастеру Уилли перепадало-то. Плакал он голодный. Потом я уж потихоньку козьим молоком из рожка стала докармливать.
Эта добрая старушка, Рини, в свое время вынянчила меня, то есть Мэри (тьфу, три раза фу на это имя! Как ни попаданка, так Мэри обязательно!). Потом последовала со мной в семью мужа, нянчилась с Уилли. Теперь вот вновь выхаживает меня и заботится об Уилли. Пока я никак ещё не могу вот так сразу принять мальчика сыном, хотя понимаю, что да, он сын этого тела. Нет, мне, конечно, очень жаль этого ребенка и теплые чувства он у меня вызывает, но материнский инстинкт у меня пока не проявился. Возможно, со временем? Но сам малыш с робкой надеждой прикасался ко мне, заглядывал в глаза, все ещё не веря в то, что мама никуда не исчезла, не умерла, вот она, живая, с ним. На ночь он осторожно укладывался мне под бочок, стараясь не задевать мои раны на спине. Я сама предложила, чтобы ребенок спал со мной, когда увидела, что он укладывается спать на щелястый пол, откуда невыносимо дуло. Рини спала на узкой скамье, и я все время боялась, что она упадет с нее на пол во сне. Но старушка так уставала за день, что засыпала сразу и спала не шевелясь. А других спальных мест у нас в этой каморке не было. Поэтому я не выдержала, наблюдая эту жалостную сцену, и велела малышу ложиться рядом со мной.
Малыш вначале очень осторожно лег рядом, а потом, засыпая, прижался к моему боку, обняв мою руку своими худенькими ручонками. И так облегчённо вздохнул и счастливо засопел во сне, что я поняла — пусть не я родила этого ребенка, но теперь я за него отвечаю и никому не отдам, не позволю его обидеть и я должна обеспечить ему достойное существование. Слабая и здоровьем и духом Мэри не смогла этого сделать, но я ее не осуждаю. Время тогда было такое, что женщина здесь ценилась не выше овцы, и никто не считался с ее мнением. Да и воспитывали Мэри не в лучших условиях, никому она не была интересна, сыта, одета и ладно. Но я — не Мэри! Я — Люська! И буду повторять это себе постоянно, чтобы не забыть саму себя.
Ну, так я о себе. Да, фигура не очень. И так, вероятно, стройная была, а тут на полуголодном пайке да после такого и вовсе скелетик. Волосы грязные, свалявшиеся в паклю, никто же не мыл и не расчёсывал, пока я тут помирала да металась в горячке. Но скорее всего, светло-шатенистые. Хотя сложно утверждать. Лицо не видела, за отсутствием зеркала, но ощупала руками. Видимых изъянов не обнаружила, корявости и оспин на лице тоже вроде нет. Зубы… я ощупала их языком, покачала их, вроде все, не шатаются, дырок нет. Что диво для этого времени. Но помыться бы надо. А то скоро коркой грязи покроюсь, и буду чесаться, как пёс шелудивый.
— Нянюшка, мне бы помыться, а? И голову бы вымыть… как бы?
Рини подумала, качнула головой.
— Я сейчас принесу воды с кухни горячей да таз какой, вот и искупаем тебя, птичка моя. Только вот уж не обессудь, мыла-то хорошего нам не дают, только очень уж пахнущее такое. У твоего батюшки только собак таким мыли, а тут вот и людям приходится.
И что-то бормоча себе под нос, качая головой, пошла на кухню. Мыла она меня мягкой ветошкой, очень осторожно спину, стараясь не задевать подсыхающие струпья. Сама бы я точно не смогла. Свалилась бы от слабости. Вымыв голову, долго сидела в общем коридоре у печи, разбирая колтуны, и суша мокрые волосы. После мытья Рини надела на меня чистую и даже неплохую нижнюю рубашку, чистое платье поплоше. Увидев мой изумлённый взгляд, пояснила.
— Так все ваши одежды я припрятала среди своих часть, часть просто в укромном месте. А то ведь, сколько обыскивали вашу комнату и хозяйка, и служанки. Нашли бы — все украли. Вот и сейчас рубашку вашу дала, а платье — так вы в нем дома ещё совсем девчонкой за травами разными с нашей травницей ходили. Ох, и знатная у нас травница была, не хуже здешнего лекаря. И вас научила. И шубку я сохранила и шаль, такую и сама леди Ровена не постеснялась бы носить.
Вот так я стала потихоньку выздоравливать. Как выяснилось, я всё-таки голубоглазая и темно-русые волосы, с очень тонкой и светлой кожей. В общем, типичная "английская роза". Вначале просто выползала за дверь этого сарая, греясь на ласковом весеннем солнышке. Уилли носился рядом, взбрыкивая иногда, как маленький жеребёнок, худыми ножками, просто от счастья, что мать жива и рядом с ним. Потом мне вновь приказали идти на кухню работать. И я пошла, сжав зубы. Мне надо было дождаться мужа и тогда уже обговаривать условия дальнейшей жизни. А пока он для меня фигура неизвестная, непонятная и откровенно чужая.
Кухарки относились ко мне по доброму. Все видели и смертельную порку, злобу лэрда за сопротивление, да и многие знали, что я вовсе не служанка. Только одна личная служанка леди Ровены, Кристен все задирала нос и презрительно фыркала, проходя мимо.
Хоть это и было строжайше запрещено, но кухарки все равно находили момент, сунуть мне какой кусок повкуснее, супа налить пожирнее. Я благодарила и несла своим. И Рини и малыш Уилли не поражали толщиной и упитанностью. Но хоть немного приглушился голодный блеск глаз ребенка. И я тоже решила по-своему отблагодарить добрых женщин из кухни. Такие же руки, как и у меня, были и у них, даже ещё и хуже. От постоянного контакта с водой, щелоком, которым чистили жирные кастрюли, едкого мыла все были с сухой, раздражённой кожей рук, местами с глубокими трещинами. И у меня тоже стягивало кожу кистей, и кожа шелушилась. Увидев, как старшая кухарка отложила в сторону кусок говяжьего жира, я спросила, куда она хочет применить этот жир? На что кухарка, пожав плечами, сказала, что собакам пойдет на корм.