Леди-служанка
Шрифт:
– Прошу прощения?
– Вы, очевидно, ужасно недовольны расположением вещей в этом доме, – заметила она спокойно. – И, если вы хотите, чтобы майора Лоримера перенесли в другое место, я прослежу и за этим тоже.
– Нет-нет, – ответил Джайлз, пытаясь справиться с внезапно нахлынувшей на него волной горя. Он не хотел, чтобы дядю куда-то переносили; он хотел, чтобы тот был жив и здоров, чтобы ворчал и ругался, пил свое бренди. Но ничего этого уже никогда не будет, и никто ему не может помочь. – Утренняя гостиная достаточно просторная. Много народу приходило проститься с майором?
–
«Да, и большинство из любопытства, а вовсе не из горечи утраты», – подумал Джайлз. Похоже, экономка была того же мнения: он почувствовал это по легкому скептицизму в ее голосе. Он опять посмотрел на нее, на этот раз откровенно разглядывая лицо. Совершенно не представляя, что еще можно сказать этой женщине, он, должно быть, слишком долго молчал, и миссис Монтфорд тихо кашлянула, привлекая к себе внимание:
– Это все распоряжения, ваша светлость?
– Да, миссис Монтфорд, но есть вопрос: сколько вам лет?
– Уже тридцать, милорд, – без тени кокетства ответила экономка, и Джайлз усмехнулся, уверенный, что она солгала. Впрочем, какое ему до этого дело? Главное – чтобы выполняла свою работу.
– Спасибо, миссис Монтфорд, – сказал он резче, чем хотелось. – Можете идти.
– Благодарю вас, милорд, – отозвалась она сухо.
– И еще, миссис Монтфорд…
Обернувшись, она посмотрела на Уолрейфена, но ничего не сказала.
– Все мы сейчас напряжены, поэтому я готов закрыть глаза на заносчивый тон, которым вы позволили себе говорить со мной. Но на будущее прошу учесть: я не потерплю дерзости от своих служащих. Ясно?
– Абсолютно, сэр. – Ее лицо снова превратилось в непроницаемую маску.
Внезапно Уолрейфен почувствовал жуткую усталость, и ему захотелось остаться одному. Миссис Монтфорд была слишком проницательна и много видела своими сердитыми зелеными глазами. Он не мог оголять перед ней душу. Разумеется, самым простым решением было бы просто уволить эту женщину, но Кардоу нуждался в ней, особенно сейчас. Господи, какой тугой петлей оказался семейный долг! Неудивительно, что даже толпы лондонских радикалов теперь не пугали его так, как жизнь в Кардоу.
– Можете идти, миссис Монтфорд, – после долгого молчания сказал наконец граф.
Уолрейфен заметил, как его секретарь, не открывавший рта в присутствии миссис Монтфорд, проводил ее любопытным взглядом.
– Огилви, не позже чем через час устройте мне встречу с врачом дяди, а завтра с утра – с приходским священником.
– А как насчет местного мирового судьи, сэр?
– Хиггинса? С ним я тоже хотел бы увидеться.
Огилви выглядел растерянным, и Уолрейфен уже пожалел, что не взял с собой старого Уортуисла, но бедняга не перенес бы столь долгого путешествия.
– Огилви, вы здоровы? Неважно выглядите.
Взгляд секретаря все еще оставался прикованным к двери, потом он посмотрел на босса и задумчиво проговорил:
– Скажите, эта ваша экономка, миссис Монтфорд, откуда? Вы что-нибудь знаете о ней?
– Полагаю, с севера. – Уолрейфен перебрал пачку писем, которые Огилви только что вскрыл. – Из Ньюкасла, возможно.
– Нет, не думаю, – нахмурившись,
– Вы что, ее знаете? – Уолрейфен вопросительно вскинул бровь.
– Нет, – покачал головой Огилви, – но голос… нет, не голос, акцент. Он шотландский. И кроме того, сама манера речи выдает в ней представительницу высшего класса.
– Да? Впрочем, это не важно, – буркнул Уолрейфен. – Просто поразительно, что эти письма с соболезнованиями прибыли так быстро, не правда ли?
– Да, милорд, – согласился секретарь. – Совершенно поразительно.
Выходя из кабинета лорда Уолрейфена, Обри постаралась закрыть дверь как можно тише. Она всегда напоминала слугам, что они должны все замечать, но сами оставаться невидимыми. Им платили не за то, чтобы они проявляли чувства и эмоции. Тогда почему, поднимаясь по лестнице, она шла как слепая и ощущала, что сердце колотится где-то в горле? Она не сумела справиться с эмоциями, а это было недопустимо. Ей пришлось задержаться в коридоре возле кабинета, чтобы взять себя в руки, и ненароком она подслушала наивно высказанные наблюдения мистера Огилви по поводу ее акцента, манеры речи и принадлежности к высшему классу…
Обри не стала дожидаться реакции на его слова графа. Ее натянутые нервы не выдержали, гнев превратился в панику, и она помчалась прочь, не разбирая дороги. Ее опять охватили так хорошо знакомые ей безнадежность, беспомощность и страх, захотелось убежать, исчезнуть, но разум взял верх. Никто не должен видеть ее в таком состоянии, никто.
Она не помнила, как справилась с замком, как влетела в пустую спальню, словно по пятам за ней гнался сам сатана. Плотно закрыв дверь, Обри прислонилась к ней спиной и прижала ладони к твердому дереву, словно в поисках опоры. Боже милостивый, как она могла допустить, чтобы все вот так вышло из-под контроля? Как могла позволить проявиться своему характеру?
Майора больше нет, никто ее не защитит. А этот граф смотрит на нее своими холодными как лед глазами и презрительно усмехается. Но его презрение волновало меньше всего, а вот множество незнакомых людей, которые будут повсюду, действительно беспокоило: кто-нибудь может ее узнать…
Ну кто тянул ее за язык! Ей просто повезло, что граф сразу же не выгнал ее. Схватив с кровати подушку, Обри прижала ее к лицу, чтобы заглушить рыдания, сотрясавшие тело. О боже, боже! Ну разве можно так распускаться? Она не может потерять эту работу. Она должна безропотно исполнять все, что ни пожелает надменный граф Уолрейфен, и не раскрывать рта. Теперь все изменилось.
Майор умер, и Кардоу перестал быть ее убежищем.
Глава 4
Джайлз с нетерпение ждал и был рад видеть джентльмена, который ближе к вечеру вошел в его кабинет, хотя теперь совсем не был похож на кругленького вечно взъерошенного толстячка, с которым они вместе играли в детстве. Джеффри Креншоу похудел, кожа да кости, и выглядел не очень опрятным: рубашка заправлена кое-как, на обшлаге расстегнутого пальто красовалось темное пятно крови, в руке – кожаный саквояж, а на плечах – вселенское бремя, если судить по выражению лица.