Леди Сьюзан
Шрифт:
– Странно, что вы одна не подозревали о здравом смысле вашей дочери.
– Фредерика никогда не ценила себя по достоинству; ее манеры были по-детски робкими и застенчивыми. Кроме того, она боится меня и почти не любит. При жизни ее отца она была избалованным ребенком; с тех пор я вынуждена была более строго относиться к ней, и это оттолкнуло ее от меня; она не отличалась также блеском своего ума, талантом или силой интеллекта, которые способствуют развитию человека.
– Вернее, ей не повезло с воспитанием и образованием.
– Одному Богу известно, моя дорогая миссис Вернон, как хорошо я сознаю это, но мне хотелось бы забыть все обстоятельства, которые могли бы бросить тень на память того, чье имя свято
Здесь она притворилась, что плачет. Но у меня уже кончилось всякое терпение.
– Однако, что ваша милость может сказать мне о ваших разногласиях с моим братом?
– Они возникли из-за поступка моей дочери, что подтверждает отсутствие у нее рассудительности, а также из-за ее боязни меня, о чем я уже говорила. Она написала письмо мистеру Де Курси.
– Я знаю об этом, но вы запретили ей говорить с мистером Верноном или со мной о причине ее страданий. Что же ей оставалось делать, как не обратиться к моему брату.
– Боже мой! Какое же превратное у вас сложилось обо мне мнение! Разве вы можете допустить мысль о том, что я знала о ее переживаниях? Неужели вы считаете, что моей целью было сделать собственное дитя несчастным и что я запретила ей говорить с вами по этому вопросу из опасения, что вы расстроите мой дьявольский план? Разве я, по вашему мнению, лишена естественного, искреннего чувства? Как вы можете подозревать, что я способна обречь ее на бесконечные страдания, если считаю ее благополучие своим первейшим долгом?
– Эта мысль, конечно, ужасна, но что вы скажете по поводу ваших намерений, когда вы настаивали на ее молчании?
– Какая польза, дорогая сестра, могла бы быть от какого-либо обращения к вам, как бы ни обстояли дела? Почему я должна обременять вас просьбами, которые мне не по душе? Это было бы нежелательно для нее, для вас и для меня самой. Если я приняла решение, то не желаю вмешательства другого лица, независимо от его дружеского расположения ко мне. Верно то, что я ошибалась, однако я сама верила, что была права.
– Но что же это была за ошибка, на которую ваша милость так часто ссылается? Что является причиной столь невероятного заблуждения относительно чувств вашей дочери? Разве вам неизвестно, что она испытывает неприязнь к сэру Джеймсу?
– Я знала, что это совсем не тот человек, которого бы она предпочла, но была уверена, что причиной такой неприязни не было осознание его недостатков. Однако, моя дорогая сестра, вам не следует столь подробно расспрашивать меня по этому поводу, – продолжала она, нежно беря меня за руку. – Я честно признаюсь, что в этом есть некоторая тайна. Фредерика делает меня очень несчастной. Ее обращение к мистеру Де Курси причинило мне особенно сильную боль.
– Что вы имеете в виду, упомянув о тайне? Если вы думаете, что ваша дочь так расположена к Реджинальду, то ее неприязнь с сэру Джеймсу заслуживает не меньшего внимания, чем если бы ее неприятие Джеймса было вызвано осознанием его глупости. И почему, ваша милость, вам следовало ссориться с моим братом из-за его вмешательства, от которого, вы должны знать, он по своему характеру не отказался бы, если его так горячо просили об этом?
– Характер его, как вам известно, довольно вспыльчивый, и он пришел с намерением разубедить меня, будучи так сильно растроган состраданием к этой обиженной девочке, этой скорбной героине! Мы не поняли друг друга. Он считал меня более виноватой, чем я в действительности была; я же расценивала его вмешательство как действие, менее заслуживающее прощения, нежели я полагаю сейчас. Я действительно чувствую уважение к нему и была очень обижена, когда узнала, что это мое расположение к нему было так недостойно вознаграждено. Мы оба излишне погорячились, и, конечно, виноваты оба. Его решение уехать из Черчилля соответствовало его настроению; однако когда я поняла его намерение, и в то же время
Я могла бы сказать: “Действительно, не слишком низко”; однако я вышла из комнаты в молчании. Это было пределом моего терпения. Если бы я начала говорить, то не смогла бы остановиться. Ее убежденность, ее лживость – но я не могу позволить себе останавливаться на этом, потому что это было бы излишним, довольно неприятным переживанием. У меня и так уже болит сердце.
Как только я несколько успокоилась, я вернулась в гостиную. Экипаж сэра Джеймса стоял у дверей, и вскоре, как всегда в веселом настроении он уехал. Как легко ее милость поощряет и прогоняет любовника!
Несмотря на это избавление, Фредерика продолжала выглядеть несчастной, все еще, возможно, опасаясь гнева матери; она боялась отъезда моего брата и в то же время, может быть, испытывала чувство ревности от его пребывания здесь. Я замечаю, как внимательно она наблюдает за ним и леди Сьюзан. Бедная девочка! Теперь я уже не рассчитываю на радужные надежды для нее. Едва ли ее любовь будет вознаграждена взаимностью. Его мнение о ней изменилось. Правда, он считает ее отчасти правой, но его примирение с ее матерью не оставляет никаких надежд.
Готовься, моя милая мама, к худшему. Вероятность их брака существенно возросла. Он теперь принадлежит ей более, чем прежде. Если произойдет это жалкое событие, Фредерика будет полностью принадлежать нам.
Хорошо, что мое последнее письмо лишь на немного опередило это, потому что имеет значение каждая минута, когда чувство радости ведет к разочарованию.
Всегда твоя
Письмо 25
леди Сьюзан к миссис Джонсон
Черчилль
Я жду от тебя, моя милая Алиса, поздравлений. Я снова на коне – веселая и ликующая. Когда я писала тебе на днях, то была действительно очень сильно раздражена и не без причины. Нет, я не уверена, что могу теперь полностью успокоиться, потому что для восстановления мира у меня больше тревог и волнений, чем я могла предположить. У этого Реджинальда слишком гордый характер! Такой нрав формируется из-за ложной убежденности в своей исключительной честности, что представляется особенно оскорбительным. Уверяю тебя, что я так легко не прощу ему этого. Фактически он чуть было не уехал из Черчилля! Я едва закончила писать мое последнее письмо, когда Уилсон принес мне весть об этом. Поэтому я решила, что следует что-то предпринять, потому что не могу допустить, чтобы моя репутация была во власти человека, чьи необузданные увлечения столь неистовы и возмутительны. Было бы недостойно моей репутации позволить ему уехать с таким впечатлением не в мою пользу. В такой ситуации следовало проявить снисходительность.