Шрифт:
Рассказы
Остановка
Я ждал Нину на старом месте, там, где мы познакомились и где назначали свидания.
Здесь была конечная остановка троллейбусов.
В тот день, почти год назад, шёл сильный дождь, и я, выскочив из троллейбуса, пытался раскрыть зонт,
А когда вышел и хотел поскорее пойти домой, на меня сзади налетел кто-то, чуть не сбив с ног.
– Извините, – услышал я.
Я оглянулся, это была девушка, молоденькая, худенькая, в тоненьком, светлом платье, она стояла на выходе из троллейбуса, на последней ступеньке, собираясь нырнуть в непогоду, ветер и дождь.
Похоже, ни дождевика, ни зонтика у неё не было.
– Вам далеко? – автоматически спросил я, и, не дожидаясь ответа, предложил. – Вставайте рядом, не то совсем промокнете.
Девушка, взяв меня под руку, пошла рядом.
Над нами был большой, уютный зонт, по которому беспощадно хлестал резкий дождь, и вдруг я осознал, что мне хорошо идти вот так, под шум дождя, в ногу, молча, вместе с доверчиво прижавшейся ко мне девушкой.
Её звали Нина, она жила недалеко от остановки – через шоссе и ещё минут пятнадцать вдоль озера по тополиной аллее.
Я проводил её до подъезда и пошёл домой.
На этом всё, казалось бы, и закончилось, но через три дня мы неожиданно встретились там же.
В этот раз я вызвался проводить Нину не из-за желания оградить её от дождя, которого не было, а просто… Даже сам не понял почему.
Наши распорядки дня совпали таким образом, что несколько раз в неделю, не сговариваясь, мы встречались на конечной остановке, и каждый раз я провожал Нину.
А потом я назначил ей свидание, нетрудно догадаться где.
Место это было довольно малолюдное, но симпатичное: небольшая площадь, объехав которую, троллейбусы возвращались на свой маршрут, была со всех сторон окружена живописными зелёными газонами, засаженными молодыми деревьями, и это были не юные саженцы, а уже подросшие и крепкие рябины, липы, берёзы.
Напротив остановки стоял обычный блочный двенадцатиэтажный дом, а на газоне около него, помимо посаженных деревьев, рос огромный, раскидистый старый клён, около которого уютно стояла скамейка.
И здесь, под кроной старого клёна, как под крышей дома доброго друга, мы встречались.
Я жил с одной стороны широкого шоссе, Нина – с другой, и остановка нас соединила.
Иногда мы садились в троллейбус и ехали в центр города, иногда гуляли в парке, близком, заброшенном, и оттого по-особому привлекательном своей непричёсанной красотой и раскрепощённой вольностью лужаек, тропинок и аллей.
Я любовался Ниной, глядя на её лёгкие, светлые, летящие волосы, на глубокие синие глаза, загорающиеся тысячами искр, когда она смеялась или смотрела на меня иной раз так пристально и глубоко, будто в омут; мне нравились её ладная, тоненькая фигурка, нежные плечики и голос, мягкий, женственный, нравились естественность и простодушие, и я сходил с ума от её запаха, сравнимом с дуновением цветущего луга, сияющего утренней росой.
Я влюбился.
Нина училась в институте, жила в студенческом общежитии, и месяца через три после знакомства мы стали жить вместе, в моей квартире – я, сорокалетний, неисправимый холостяк, и молодая красавица. Моему счастью не было границ, и я думал, так будет всегда.
Но, как пишут великие, «ничто не вечно под луной», увы, я вынужден признать правоту этих слов.
Началось с того, что из её сумки выпал читательский билет в библиотеку, как следовало из документа, студента той же группы того же института, где училась Нина.
Разумных объяснений этому факту не прозвучало, а последовали смс-ки, утренние, вечерние и ночные, последовали телефонные звонки и её короткое: «Я перезвоню».
А потом… Потом она пропала на три дня, потом на неделю.
Она вернулась. Я простил, я умолял её не бросать меня.
Сейчас её снова не было, не было уже десять дней.
Я с трудом дозвонился до неё, и мы договорились встретиться там же, как раньше.
Я сидел на скамейке рядом с моим другом – старым клёном и рассказывал ему, как мне плохо и печально без неё.
Добрый друг понимающе вздыхал, шелестя пожелтевшими листьями, и бросал их мне под ноги – возьми, не грусти, а лихой приятель ветер подхватывал и кружил опавшие листья, устраивая в мою честь то салют, то хоровод, то пронзительный блюз.
Я был почти уверен, что она не придёт, но упрямо ждал.
Вдруг позади меня раздался странный шорох.
Оглянувшись, я увидел небольшую, тощую собачонку, её неопределённого цвета тёмная шерсть сбилась в клочья, а облезлый хвост на кончике был надломлен как сломанная веточка дерева, как будто собачка забежала куда-то, где тепло и вкусно пахнет, и тут тяжёлая дверь захлопнулась и прижала ей кончик хвоста. Большие висящие уши собачонки напоминали спаниеля, но это была дворняжка, худая, бездомная, голодная.
Из-под скамейки она вытащила открытый пакет с сухариками, которые часто покупают под пиво, а вот и пустая жестяная банка выкатилась. Собачонка выждав, когда банка остановилась, улеглась передо мной на опавшие листья.
Придерживая пакет передними лапами, она разорвала его зубами, и сухарики высыпались на землю, затерявшись между листьями, которые собачка тут же принялась ворошить носом и лапами, она ловко находила и звучно грызла эти душистые, засушенные кусочки хлеба.
Наконец, она успокоилась, села напротив, выразительно глядя на меня своими бездонными карими глазами и показывая всем своим видом:
«Ну что же ты всё размышляешь? Угости меня хоть чем-нибудь!»
Мы смотрели друг на друга, и мне становилось стыдно:
«В самом деле, может отойти и купить ей поесть? Магазин рядом, – думал я и тут же вспоминал Нину. – А вдруг как раз в это время она придёт?»
Я вздыхал, тоскливо посматривая то на остановку, надеясь увидеть её в толпе выходивших из троллейбуса людей, то на жалкую, голодную собачку.
Вдруг из подъезда, расположенного напротив скамейки, где я сидел, вышла девочка лет пяти.