Ледоход и подснежники (сборник)

Смирнова Галина

Лишь где-то глубоко в тайниках её души ещё тлел крохотный беспокойный уголёк.

В тот день, возвращаясь с работы домой, она решила пойти через сквер и Риту с коляской увидела сразу.

Игоря рядом не было. Они поздоровались как старые знакомые.

– Где Игорёк?

Рита улыбнулась:

– Уехал с Надей сразу, как только она сдала госэкзамены.

– А почему именно здесь она сняла комнату?

– Так институт же её рядом, она библиотекарем стала, хотя и раньше работала там же, в библиотеке, но только без диплома. Вот забыла я город, где она живёт,

небольшой, вроде бы районный центр или посёлок… далеко где-то.

Они простились.

Раиса Митрофановна шла по весеннему, цветущему скверу.

Шла не спеша, затягиваясь сигаретой и эффектно выпуская кольца дыма.

Разговор с Ритой обрадовал её и успокоил, и тревожный, тлеющий в глубине души, уголёк погас.

Вдруг сигарета потухла.

Она полезла за спичками и обнаружила в кармане куртки, забытый ею, забившийся в угол, жалкий комочек.

Это был одуванчик, тот самый.

Вытащив одуванчик на свет, она невольно встряхнула его, высохший, тонкий стебелёк чуть выпрямился, но тут же согнулся, прижавшись к поникшему соцветию и увядшим листьям.

«Ах, да…» – тень раздражения и досады пробежала по её лицу, она выкинула одуванчик в ближайшую урну.

Она шла по скверу уверенно и спокойно.

Она думала о проверке ещё одной, новой школы, о Фёдоре, который, отработав по распределению, должен был скоро вернуться, о том, что его надо устроить на престижную работу, и поэтому необходимо срочно встретиться с Борей, она вспомнила о своём, почти готовом, докладе на слёте передовиков, об очередной похвальной грамоте и очередной благодарности, полученной недавно на торжественном собрании.

И вспомнив всё это, она улыбнулась, поправила волосы и гордо подняла голову с высокой, седой, похожей на айсберг причёской, отдающей холодной голубизной нетающего, вечного льда.

Нюра

Её звали Нюра.

Так звали её жильцы большого многоквартирного дома на окраине города, звали с тех пор, как появились первые новосёлы, среди которых была и она.

Было это давно, больше двадцати лет назад, и всё это время Нюра работала в местном ДЭЗе уборщицей.

Она убирала то два, то три подъезда дома, в котором жила сама – мыла лифты, наводила чистоту на этажах, громыхала по утрам тележкой с мусором и отходами, которую везла в большие контейнеры, стоящие неподалеку, чистила тротуар от снега, грязи, льда, сгребала опавшие листья, работы, что называется, хватало.

Лида, Лидия Михайловна, поселилась в том же доме вместе с Нюрой, часто видела её и хорошо знала.

Встретившись, они любили побеседовать на злободневные темы: почему вдруг отключили горячую воду на несколько дней, почему новые лифты оказались такими никудышными, что ломаются чаще прежних, почему цены всё растут и растут, вот раньше, помнишь, даже погода была другой, лето – летом, зима – зимой, а сейчас иной год и не поймёшь, то ли осень на дворе, то ли весна, потому что, ты погляди только – декабрь, а газоны позеленели, и почки на сирени набухли.

Так они стояли и разговаривали, а потом разбегались

по своим делам, заботам или торопились на работу – Лида бегом в детский сад, где всю жизнь работала воспитателем, а Нюра – убираться.

Была Нюра маленькой, худенькой, шустрой, с мелкими, правильными чертами лица, вечно одетая в какую-то тёмную, балахонистую одежду, в какие-то немыслимые халаты, фартуки и бесформенные куртки, а на голове платок, будто один и тот же всегда, и кудряшки светлые из-под него выбиваются.

В последние годы в ДЭЗе стали выдавать спецодежду – аккуратные, по размеру, летние и зимние комплекты, состоящие из брюк и куртки, которые, как правило, были ядовитого зелёного цвета с желтой надписью на спине ДЭЗ№.

Нюру редко видели в другой одежде.

Однажды летом в районной поликлинике, её, в лёгком светлом платье, Лида просто не узнала: прошла мимо симпатичной, миниатюрной женщины средних лет, а оглянулась – Нюра.

Анна Павловна, так красиво звучало её полное имя.

Жила Нюра с мужем, который несколько лет назад перенёс инсульт, ходил с трудом, и вся забота и уход за ним легли на её плечи.

Их единственный сын вырос, окончил институт, а потом, познакомившись с девушкой узбечкой, уехал к ней, женился и остался там, в далёком, незнакомом городе, и детей своих, мальчика и девочку, назвал красивыми, но чужими для Нюры именами.

Мысли о сыне и внуках, которых Нюра видела лишь в их редкие и недолгие приезды в гости, – эти мысли всегда были горькими, и всегда заканчивались одинаково – сердечными каплями.

Приехать к сыну в тот далёкий город Нюра не могла, интернетом не пользовалась, телефонные разговоры были недёшевы, а тоскливая, щемящая жалость не давала дышать, и Нюра переводила сыну всю свою зарплату уборщицы.

– Ничего, нам и двух пенсий хватает, – говорила она Лиде и добавляла, – да и много ли нам надо.

Дом, в котором они жили вместе с другими, такими же большими, высотными домами образовал на окраине города микрорайон, окружённый многочисленными гаражами.

Здесь, в гаражах, прижились бездомные собаки, в основном беспородные дворняжки, которых в народе называли дворянин, от слова двор.

По утрам, в поисках еды, собаки из гаражей кружились около помоек.

Однажды одна из них оказалась рядом с Нюрой, которая в это время подкатила к контейнеру тележку с отходами.

Это был крупный, похожий на овчарку, пёс серебристо-серого окраса, с умной мордой, глубокими карими глазами и с длинным, сбившимся в клочья хвостом.

Пёс встал неподалеку и, задрав нос, стал принюхиваться.

– Подожди, подожди, сейчас.

Нюра подняла брезентовую накидку, прикрывавшую отходы, и стала копаться в них в поисках чего-то подходящего.

Хорошо, что на руках были толстые рукавицы, а то ведь и стёкла некоторые выбрасывают в мусоропровод.

Наконец, она вытащила прозрачный пакет, в котором проглядывались куски сырой курицы, открыла его и понюхала:

– Пахнет нормально, – она отошла к стоящей рядом берёзе и, положив пакет на землю, открыла его. – Ну иди, ешь.