Ледяная принцесса
Шрифт:
— Ну и какого черта ты тут делаешь? На этот раз без харчей? Это чтобы мне не вздумалось привыкать, что ли?
Прядь светлых волос выбилась из-под его вязаной шапочки. И он стоял перед Эрикой, большой и сильный, как литая колонна, лучась силой и счастьем. И Эрика ощутила боль оттого, что она должна лишить его этого счастья. Но если она не сделает того, что обязана, то это сделает кто-нибудь другой, в худшем случае — полиция. Эрика говорила себе, что оказывает Дану услугу, но одновременно испытывала противоречивые, смешанные чувства. В первую очередь она все хотела узнать сама, она должна была знать.
Дан
— «Купил я любовь за деньги, иначе не мог я никак».
Дан улыбнулся и продолжил:
— «Спой песню в суровую зиму, спой песню про нашу любовь».
Эрика не улыбалась.
— Фрёдинг по-прежнему твой любимый поэт?
— Всегда был и всегда будет. Ребятня в школе твердит, что их от Фрёдинга тошнит, но я считаю, что они просто прочитали слишком мало его стихов.
— Да, я по-прежнему храню сборник, который ты мне подарил, когда мы были вместе. — Эрика говорила ему в спину, потому что Дан повернулся, чтобы перетащить несколько мешков, которые стояли, прислоненные к релингам. Она неумолимо продолжила: — Ты всегда даришь своим женщинам Фрёдинга?
Дан оторвался от своего занятия и повернулся к Эрике с обеспокоенным лицом.
— Что ты хочешь сказать? Да, ты его от меня получила, и у Перниллы тоже есть, хотя я очень сомневаюсь, что она его читала.
Эрика видела тревогу на его лице. Она сильнее сжала руки в варежках на релингах у себя за спиной и решительно глянула ему прямо в глаза.
— А Алекс, она тоже получила свой экземпляр?
Лицо Дана стало такого же цвета, как снег, который лежал на льду за его спиной. Но Эрике показалось, что она заметила быстро пробежавшую тень какого-то облегчения.
— Что ты имеешь в виду? Алекс?
Он еще не собирался капитулировать.
— Когда мы с тобой в последний раз виделись, я тебе рассказывала, что была в доме Александры вечером на прошлой неделе, но я не сказала, что в то время, когда я там находилась, кто-то заходил в дом. Этот кто-то прямиком направился наверх, в спальню, и что-то забрал оттуда. Я сначала не поняла, что именно, но потом узнала, кому Александра звонила из дома и с кем разговаривала в последний раз, — это оказался твой мобильный телефон. И я тогда вспомнила, что пропало из комнаты, — у меня самой дома точно такой же сборник.
Дан молча стоял перед Эрикой, она продолжала говорить:
— Нетрудно вычислить, зачем кому-то понадобилось пробираться в дом Алекс всего лишь для того, чтобы свистнуть такую ни к чему не обязывающую вещь, как сборник стихов. Ты надписал сборник, не так ли? Какое-нибудь посвящение, которое прямо указывало на тебя как на любовника Александры?
— «Со всей моей любовью и переполняющей меня страстью. Дан», — с чувством произнес Дан.
Теперь настала его очередь смотреть невидящим взором в пространство. Он неуклюже сел на крышку трюма и стянул с себя шапочку. Волосы растрепались и торчали во все стороны, Дан снял варежки и пригладил их руками. Потом он посмотрел прямо на Эрику:
— Я не могу позволить этому выплыть наружу. То, что происходило между мной и Александрой, — чистой воды сумасшествие, невыносимо тягостное безумие, не имевшее ничего общего с нашей настоящей жизнью. Мы не позволяли им соприкасаться, но мы оба знали, что это должно закончиться.
— Вы должны были встретиться в ту пятницу, когда она умерла?
Ни один мускул не дрогнул на лице Дана. Со времени смерти Алекс он, должно быть, бесчисленное множество раз думал о том, что бы случилось, если бы он пришел, о том, что она могла бы быть жива.
— Да, тем вечером мы собирались увидеться. Пернилла хотела поехать навестить свою сестру в Мункедале и взять с собой детей. Я сказал, что лучше останусь дома — под предлогом того, что я не очень хорошо себя чувствую.
— А что случилось? Пернилла не поехала?
Последовало долгое молчание.
— Да нет. Пернилла уехала, я остался дома. Я знал, что Александра никогда не отважится позвонить по домашнему телефону, а мобильник я выключил. А дома я остался потому, что струсил, у меня не хватало храбрости посмотреть ей в глаза и сказать, что все — конец. Хотя, думаю, она тоже понимала, что все должно рано или поздно закончиться, но у меня не хватило духу первым сказать ей об этом. Я надеялся, что если потихоньку начну отдаляться от нее, то ей это надоест и она со мной порвет. Очень типично для мужиков, как ты думаешь?
Эрика знала, что самая тяжелая часть разговора еще впереди, но заставила себя продолжить. Будет лучше, если он услышит это от нее.
— Ты ошибался, Дан: она не понимала, что все должно закончиться, она видела будущее в ваших отношениях, и в этой перспективе ты бросал свою семью, она бросала Хенрика, а дальше вы бы жили не тужили и детей нажили.
Дан дергался от каждого слова Эрики, как от ударов. Настала очередь самого худшего.
— Дан, она ждала ребенка. Твоего ребенка. По всей вероятности, она собиралась рассказать тебе об этом в ту пятницу. Она приготовила праздничный ужин и положила шампанское в холодильник.
Дан старался не смотреть на Эрику. Он попробовал повернуть голову налево, направо, но слезы начали наворачиваться ему на глаза, и все расплылось. Откуда-то из глубины поднялся плач, и слезы покатились по его щекам. Дан разрыдался. Лицо его стало мокрым, и он с хлюпаньем все время вытирал его варежками. В конце концов он просто опустил голову на руки и прекратил эти бесполезные попытки.
Эрика присела на корточки рядом с Даном и положила руки ему на плечи, чтобы утешить. Но Дан стряхнул ее руки, и Эрика поняла, что он сейчас, должно быть, благополучно пребывает в аду, который сам же себе и создал. Поэтому Эрика молча выжидала, скрестив руки, пока слезы не стали течь медленнее и Дан наконец немного не пришел в себя.
— Откуда ты знаешь, что она ждала ребенка? — спросил Дан сдавленным голосом.
— Я была с Биргит и Хенриком в полиции, нам там сказали.
— Они знают, что ребенок не от Хенрика?
— Хенрик, конечно, знает, а Биргит нет. Она уверена, что это ребенок Хенрика.
Дан кивнул. Казалось, его утешила мысль о том, что родители Александры не знают.
— Как вы встретились?
Эрика хотела отвлечь мысли Дана от неродившегося ребенка, чтобы хоть ненадолго дать ему передышку. Он горько усмехнулся: