Ледяная тюрьма
Шрифт:
— И скажите им, что мы будем сообщать о каждом своем шаге.
— Есть.
Горов направился к выходу.
— Подождите! Они наверняка поинтересуются, есть ли вообще какой-то шанс на спасение. Что вы думаете, капитан, на этот счет?
— Шансы не слишком велики. Если честно.
— Значит, мне не стоит вводить их в заблуждение?
— Думаю, честность лучше всего.
— Так точно.
— Однако, знаете, убедите их, что мы постараемся. Мы готовы на все, что только под силу человеку. И мы сделаем то, что требуется, не так, так иначе. Что бы там ни было против нас, мы, с помощью божией, будем стараться, у меня такая решимость... за всю свою жизнь не припомню, чтобы я был таким решительным. Это вы им тоже скажите, лейтенант. Обязательно
20 ч. 57 мин.
Харри поразило, насколько свободно говорил русский радиооператор на английском языке. Можно было подумать, что говорит человек, учившийся, а то и добившийся ученой степени в одном из университетов в Британии. Конечно, официальным языком на станции Эджуэй был английский. Тут не было ничего из ряда вон выходящего: почти любая из международных или многонациональных исследовательских групп выбирала в качестве языка общения английский. Но было что-то удивительное в той безупречности, с которой изъяснялся на этом языке российский подводник. Правда, мало-помалу, особенно по ходу долгих объяснений Тимошенко насчет подветренной стороны айсберга — почему именно она представляется единственным вероятным маршрутом, по которому можно надеяться как-то подступиться к айсбергу — Харри привык и к беглой речи, и к английскому произношению русского офицера.
— Но если айсберг простирается на четыреста пятьдесят метров, — спросил Харри, — почему бы вашим людям не зайти с другого конца?
— К несчастью, море слишком бурное, а по краям айсберга оно почти такое же бурное, как и у наветренной стороны.
— Но эта затея со спасательным буем, — с сомнением в голосе произнес Харри, — я понимаю, там веревки, канаты. Но как зацепиться, когда и айсберг не стоит на месте, и лодку болтает?
— Мы попытаемся так подстроить ход лодки, чтобы ее скорость не отличалась от скорости айсберга. Иначе говоря, эти два физических тела будут неподвижны друг относительно друга. И тогда протянуть канат между айсбергом и лодкой станет не труднее, чем осуществить то же между двумя неподвижными точками. К тому же спасательный бакен — не единственное решение из возможных. Мыслимы иные варианты. Коль это дело не пойдет, придумаем что-нибудь еще. Вам нет нужды беспокоиться насчет этого.
— А не проще ли будет послать водолазов? Они могли бы пройти под днищем айсберга и выйти на более доступную сторону. Тем более что у вас должно быть аквалангистское снаряжение, аппараты скуба, например.
— И еще у нас есть несколько очень хорошо обученных ныряльщиков, — сказал Тимошенко. — Но все же море такое жестокое, что и с подветренной стороны к нему не подступиться. Тут такие волны и такие течения, что аквалангистов протащит слишком быстро. Это почти то же самое, что нырять в водопад.
— Знаете, мы не хотели бы, чтобы кто-то слишком рисковал своей жизнью ради нас. Какой смысл в спасении одних ценой гибели других? Судя по тому, что вы сказали, ваш капитан уверен в себе. Потому я склонен возложить все тревоги и заботы на вас. Так оно лучше будет. У вас есть еще что-нибудь для меня?
— Пока это все, — ответил Тимошенко. — Будьте у вашей радиостанции. Мы будем держать вас в курсе происходящего.
У всех, не считая Харри и Джорджа, нашлось что сказать по поводу связи с лодкой «Илья Погодин», и особенно насчет того, что сообщил русский офицер связи. Полярники делились своими идеями насчет помощи русским, в частности, некоторые думали, что могли бы помочь экипажу подлодки зацепиться за высокую стену подветренной стороны айсберга — и все это, казалось, каждый хотел высказать самым первым, не дай бог, чтобы кто-то опередил его. И как только что-нибудь дельное приходило кому-нибудь в голову, тот сразу же хотел уведомить об этом всех прочих. Ледовая пещера наполнилась голосами полярников, отзвуками и отголосками и раскатами эха этих отзвуков и отголосков.
Харри выступал в роли модератора конференции и, как и полагается распорядителю,
А вот Джордж Лин не вступал в общий разговор, пока усилия Харри не погасили общее возбуждение. Но, заметив, что спорящие чем дальше, тем сильнее успокаиваются, Джордж наконец вошел в круг и встал лицом к Харри. Ему явно хотелось что-то сказать, но он ждал, потому что хотел, чтобы его непременно услыхали. Наконец, решив, что все, кто хотел высказаться, высказались, Лин риторически спросил:
— А что делает русская подлодка в этом закутке планеты?
— В каком еще закутке?
— Ты понял, о чем я говорю.
— Боюсь, что нет, Джордж.
— Она — не здешняя.
— Да мы в международных водах.
— Но до России отсюда очень неблизкий путь.
— Если подумать, то не очень.
Лицо Лина искажала злоба, а голос дрожал от напряжения.
— Но как они узнали о нас?
— Полагаю, они слушали эфир и следили за радиотелефонными разговорами.
— Вот именно. Точно так оно и есть, — произнес Лин с таким подчеркнутым упором на своих словах, словно торжествовал: он доказал истину. Лин поглядел сначала на Фишера, а потом на Клода, надеясь, что хоть кто-то из собравшихся его поддержит. — Радиограммы. Мониторинг. Подслушивание, если точнее. — Он обернулся к Роджеру Брескину: — А чего ради русским следить за обменом радиограммами в этой части света? — Когда Брескин лишь пожал плечами, Лин сказал: — Я скажу вам — зачем. По той же самой причине, по которой лейтенант Тимошенко так лихо изъясняется по-английски. «Погодин» совершает шпионский рейс. Это — богом проклятое шпионское судно, лазутчики они, и больше они никто. Вот все почему.
— Похоже на то, — согласился Клод, — но вряд ли это обстоятельство должны мы принять за какое-то поразительное откровение. Знаешь, Джордж, нам это может не очень нравиться, но так уж на этом свете ведется. Что поделаешь.
— Разумеется, это — шпионский корабль, — сказал Фишер. — А вот будь эта посудина из числа тех подлодок, что оснащены ракетами с ядерными боеголовками, будь это один из кораблей Судного дня, то они бы не посмели даже дать нам знать, что они где-то рядом. Им никто бы не разрешил нарушить секретность. Нам радоваться надо везению: это только хорошо, что корабль — шпионский и что они почему-то захотели договориться.
Лин был явно обескуражен вялой реакцией своих товарищей, но, похоже, не собирался успокаиваться, твердо решив внушить им верное понимание сложившегося положения вещей и, следовательно, равную степень обеспокоенности таковым. Сам-то он был до того встревожен, что это бросалось в глаза.
— Послушайте меня да подумайте хорошенько обо всем этом. Это — не просто шпионский корабль. — Его голос поднялся до визгливо высоких нот на последних словах. Ладони рук, которые он держал по швам, сжимались и разжимались, почти судорожно. — На судне — моторизованные плоты, да еще — боже милостивый! — у них есть снаряжение, чтобы закрепить этот самый спасательный буй, привязав его к какой-то точке на суше. Это значит, что лодка развозила лазутчиков и подрывников по разным чужим странам, а может, и убийц. И скорее всего она высаживала этих вредителей и на берега наших собственных стран!
— Убийцы и саботажники? Ну, это, пожалуй, уже натяжка, — лениво отозвался Фишер.
— Какая там натяжка! — горячо заспорил Лин. Лицо у него раскраснелось, и в этот миг ясно было видно, насколько важным и настоятельным кажется ему то, что он пытался втолковать остальным. Похоже, его волнение мешало ему заметить то, что действительно угрожало их существованию. Слушая его, человек впечатлительный мог бы и в самом деле подумать, что самая большая опасность — не убийственный мороз и не шестьдесят бомб с часовым механизмом, а русские, которые посулили избавление. — Убийцы и диверсанты, я уверен в этом более чем. Эти коммунистические ублюдки...