Ледяное озеро
Шрифт:
Глава 4
Отчий дом
В тот же день, понедельник, 20 декабря 1998 г.
Сержант-детектив Эмиль Санк-Марс вел машину по внутренним районам провинции, проезжая знакомые ему с детства маленькие городки, холмы, поля и леса его юности. Он ехал к своему родовому гнезду, где жил его отец, где оба они родились, – в село Сен-Жак-ле-Мажор-де-Вольфстаун. Если дороги расчищены от снега, такое путешествие к северо-западу от Монреаля может занять меньше двух часов. На сердце у него кошки скребли. Эта поездка в родительский дом была печальной, он знал, что она могла стать последней, когда он застанет отца в живых. Его
Альберт позвонил сыну и сказал, что если тот хочет поговорить с ним еще раз, сделать это можно теперь или никогда. Если им еще было что обсудить, настало время это сделать.
– Эмиль, дай своим ворам возможность спокойно подсчитать награбленное. Пусть хоть одну ночь убийцы смогут выспаться – может быть, потом на свежую голову они поймут, что творят. Всем бывает нужен хоть день передышки. Приезжай домой, детектив, навести своего старика.
– Что стряслось, папа? Ты же знаешь, какие у меня дела. Именно теперь я сильно занят.
– Я тоже занят, детектив. Уже собрал чемоданы. И в паспорт мне поставили печать. Я принял приглашение постучать в ворота Святого Петра, и теперь из всех времен у меня осталось только настоящее. Знаешь, сынок, под Рождество всегда много суеты. Даже для тех из нас, кто уже стоит у порога смерти. Приезжай до праздника. Я не могу рисковать.
– Папа… – На него вдруг пудовой тяжестью навалилась боль неизбежной утраты, ему стало стыдно за глупый предлог, под которым он хотел увильнуть от встречи с отцом.
– Месяц. Мне остался один месяц. Еще на один я могу только поспорить. Но если я проиграю, как получит свой выигрыш победитель? Проще говоря, этот спор я проиграть просто не могу. А пока, Эмиль, я дома.
– Ты дома? Тебя выписали из больницы?
– Я сам настоял на этом. У меня здесь сиделка. Мне хочется умереть в доме, где я родился. Ты же меня знаешь – я люблю гармонию.
Гармонию. Отец, должно быть, по привычке все еще цеплялся за какие-то образы и представления, хоть время его вышло.
Подъезжая к Сен-Жак-ле-Мажор-де-Вольфстауну, Эмиль Санк-Марс старался совладать с охватившим его волнением. Еще не пришло время горевать, утешал он сам себя, горе ждет его впереди. Ясно было, что, пока отец в здравом уме и твердой памяти, он такой же находчивый и рассудительный, каким был всегда. Слезы будут позже. Теперь – последние слова. Слова, идущие от сердца.
Эмиль Санк-Марс оставил машину у обочины перед отцовским домом. Дорожку, которая вела вдоль здания к обветшавшему гаражу, расположенному в глубине участка, покрывал снег. Его давно не убирали, и, скорее всего, теперь он так и будет лежать здесь до весны. Ехать старику было больше некуда. А дорожку до крыльца и само крыльцо, наверное, будет чистить сосед. Типично квебекская архитектура – ступеньки начинались почти на обочине, потому что в таком климате никому не доставляет особого удовольствия чистить снежные заносы. Детектив поднялся по ступенькам в дом своего детства, наполненный тенями былых времен, память причудливо будила в сознании воспоминания о молодом отце, об их взаимной любви – терпеливого папы и неугомонного сынишки; гордого отца и уставшего от мирской суеты взрослого сына, – блики прошлого сутулили ему плечи, били по нервам, наполняя сердце печалью.
Детектив вошел в дом без стука.
Первое, что его поразило – хоть он мог бы это предвидеть, – была отцовская кровать, перенесенная сверху в гостиную, на тот ее пятачок, куда падало солнце, совсем рядом с прихожей. Теперь отцу не надо было подниматься на второй этаж, здесь ему было удобнее. Через широкое окно он мог смотреть на улицу, рядом стоял телевизор, из кухни доносились манящие ароматы готовящейся еды. Правда, здесь было дальше до уборной, но, если с ним все время оставалась сиделка, он, наверное, все равно по привычке пользовался уткой.
Эмиль вошел тихо, ему не хотелось беспокоить отца.
Голова старика покоилась на подушке, вид у него был неважный. Лицо заострилось, цвет седых волос напоминал цвет снега во дворе. Казалось, он спокойно спит, несмотря на подставку с раствором для внутривенных вливаний и кислородную подушку, от которой тянулась прикрепленная к носу трубка. От шагов Эмиля пол заскрипел, он застыл на месте. Отец слегка повернул голову, открыл глаза. Он еще ничего не сказал, казалось, даже не успел узнать сына, но уже улыбнулся. Неважно, кто к нему заглянул на огонек, улыбка Альберта предназначалась каждому, кто решил его навестить. Даже если бы сама смерть вторглась к нему с таким же шумом, подумал Эмиль Санк-Марс, у отца нашлась бы улыбка и для нее.
Отец несколько раз быстро моргнул, как будто хотел лучше разглядеть вошедшего.
– Это ты, детектив? – спросил старик. – Таким высоким можешь быть только ты.
– Да, папа, это я. Ну, как ты?
– Сонный. А так – ничего. Подойди поближе, Эмиль.
У Альберта не хватило сил поднять руку, чтобы обменяться с сыном рукопожатием. Эмиль склонился над отцом и поцеловал его в щеку, потом взял за руку. Через несколько минут он почувствовал, что к старику после сна возвращаются силы. Большая, костлявая рука сжимала его руку, они застыли так минут на десять, потом Эмиль встал и снял наконец зимнюю куртку.
Он зашел на кухню и увидел там сиделку, раскладывавшую пасьянс. Она не заметила, как он вошел. Когда Санк-Марс был еще мальчиком, в отцовском доме карточные игры всегда были под запретом, он вспомнил об этом и хотел уже было одернуть сиделку, но вовремя спохватился. Его замечание прозвучало бы просто глупо, да и отец вполне мог бы на него за это рассердиться – ведь не все запреты его молодости прошли проверку временем. На самом деле их осталось совсем немного. Санк-Марс заварил чай себе и отцу и отнес чайничек с чашками в комнату на серебряном подносе. Это вызвало в нем печальные воспоминания другого рода, потому что перед ним вдруг всплыл образ матери, которая всегда приносила мужу чай на этом же подносе. Она скончалась уже больше десяти лет назад.
– Папа, я принес чай.
– Прекрасно!
Санк-Марс нажал на рычаг, поднимавший изголовье кровати, отец оказался почти в сидячем положении, потом подвинул к кровати свой стул. Он разлил чай по чашкам, и оба мужчины стали неспешно его потягивать в знакомой уютной атмосфере старого дома.
– Эмиль, – начал Альберт Санк-Марс, – я хотел тебе кое-что сказать.
Французский язык всегда составлял важную часть жизни Альберта. Он, конечно, прекрасно знал местный его диалект, но очень следил за хорошей дикцией, правильным произношением и подбором самых точных слов. Эта привычка прочно укоренилась в нем за долгую жизнь, не изменил он ей и теперь. Голос его был слаб и глуховат, он часто делал паузы, чтобы не сбить дыхание, но каждое слово выговаривал отчетливо и точно, оттеняя каждый звук, и с предельной ясностью выражал свою мысль. Санк-Марс подумал, что одной его дикции должно было быть достаточно, чтобы попасть в рай.