Ледяной ветер азарта
Шрифт:
– Знаю, – сказал Панюшкин. – Это я знаю. Но скажи мне все-таки, к чему склоняется Комиссия?
– Могу говорить о себе, потому как, думаю, только мое мнение может тебя интересовать. Так вот, я считаю, что у вас есть грамотная программа зимних работ. Есть база, и есть люди, которые эту программу в состоянии выполнить, – тонкий голос Чернухо доносился откуда-то из необъятного меха шапки. – Но я еще не уверен, что твоя деятельность осенью, до Тайфуна, была столь же четкой.
Следователь Белоконь давно мечтал о таких условиях работы – никто не поторапливал его, не навешивал новых дел, не навязывал своего мнения. Шаповалов даже заподозрил, что тот не столько расследует обстоятельства происшествия, сколько попросту шляется по Поселку да болтает с людьми ради собственного удовольствия. И наконец, когда они направились еще и к телефонисту, дежурившему в ночь бурана, участковый не выдержал.
– Ты меня, конечно, прости, Иван Иванович, – решительно начал он, – но скажи откровенно... Тебе интересно это расследование?
– Не-а! – беззаботно ответил следователь, щурясь на солнце.
– То есть как... Ведь насколько я понимаю... Надо доложить начальству и... и все такое прочее!
– Доложу... Я знаю, какие доклады любит начальство... Доложу, Михалыч, не беспокойся. В крайнем случае, вину свою на тебя спихну! А с тебя какой спрос? Ты далеко, не каждый дотянется.
– А будет что доложить-то? Я смотрю, ты все вокруг да около, все кругами, кругами... А преступник...
– Найдем преступника! Куда ему деваться? Все надеюсь, сам придет, а он нейдет и нейдет... Но ты, Михалыч, не робей, мне особо торопиться некуда... С Комиссией я прилетел, с Комиссией и улечу.
– А ну как не управишься?
– Авось.
– Сдается мне, Иван Иванович, что ты и в следователи подался, чтоб с людьми всласть поболтать за государственный счет.
– Не без того! – засмеялся Белоконь, и участковый в который раз позавидовал его крепким белым зубам.
– Вона наша телефонная станция, – Шаповалов ткнул рукавицей вдоль дороги. – Ждет нас Жорка... Только что он скажет – не знаю... Кто кому позвонил, кто кому встречу назначал...
– О, это не так уж мало! Не будем спешить, Михалыч! Уж если надо мной не висит мое любимое начальство в лице прокурора, о! Я готов вашим происшествием до конца дней заниматься! Ну скажи, Михалыч, неужели тебе неинтересно поговорить с новым человеком? У вас ведь тут нет ни одного стандартного среднего гражданина! Кого ни возьмешь – прямо камень сердолик! Чуть потрешь, а он в середке светится!
– Так уж и светится, – усомнился Шаповалов.
– А скажи нет? Вот ты какого хрена здесь торчишь, почему в Крым не стремишься? Почему не сидишь под пальмой в Гаграх? Пенсионер ведь, все пути открыты пенсионеру! Отвечай не задумываясь!
– Ну как... Люди все-таки... Все знакомые... Привык. Да и неудобно как-то...
– Да ну тебя! – досадливо отмахнулся Белоконь. – Тоже еще – неудобно ему! Пошли телефониста пытать.
...Телефонная станция располагалась в маленькой избенке, такой же черной и приземистой, как все дома в Поселке. Занесенная едва ли не по крышу снегом, она казалось мертвой, и только провода, расходящиеся во все стороны, наводили на мысль, что внутри могут быть люди.
Участковый поднялся по ступенькам, с силой толкнул дверь и решительно шагнул внутрь. Белоконь последовал за ним. После яркого дня они оказались почти в полной темноте и некоторое время стояли неподвижно. Телефонист, корявый, невысокий парень со свернутым носом и жиденькими усиками, молча и настороженно наблюдал за ними, а когда увидел, что вошедшие наконец заметили его, поднялся и поставил посредине комнаты два табурета.
– Прошу! – протянул руку и значительно произнес: – Кошаев Георгий Петрович.
– Знакомься, Жора, – представил Белоконя участковый. – Это следователь, он занимается тем самым делом, которое случилось неделю назад. У него к тебе вопросы. Отвечай прямо, твоя философия ему ни к чему, можешь о ней сегодня и помолчать.
– Зачем же молчать? – удивился Белоконь. – О философии нельзя молчать. И вообще я так понимаю: есть философия – давай, нет – сами придумаем.
Кошаев пытливо глянул на следователя маленькими красноватыми глазками, криво усмехнулся.
– Как продвигается следствие? – спросил он участкового.
– Успешно.
– К концу, значит, дело идет? Кто же злодей?
– Злодей обычно появляется на последней странице, – ответил Белоконь. – Не будем нарушать давней традиции. Нарушение традиции не всегда во благо, верно?
– Наверно, – усмехнулся Кошаев. Он встал, открыл форточку и выбросил окурок. Проследил взглядом, куда он упал, и, успокоенный, сел на свой табурет. – Но, как я понимаю, у вас есть и другие вопросы ко мне?
– А как же! – легко согласился Белоконь. – Сколько угодно. Шаповалов даже считает, что у меня их слишком много. Бранит меня, корит, к вам и вовсе вести не хотел, еле упросил его, верно, Михалыч?
– Да ладно тебе... – смутился участковый. – Ближе к делу.
– Слушаюсь! Насколько я понял, Георгий Петрович, вся телефонная связь в Поселке проходит через вас?
– Совершенно верно, – низким басом ответил Кошаев. Чувствовалось, что настоящий голос у него потоньше, а басом он говорит для солидности.
– Георгий Петрович, когда была поднята тревога?
– Вот Шаповалов, наш участковый, позвонил Панюшкину около двадцати двух. Тогда все и завертелось. Отличная была ночка! – Кошаев улыбнулся с такой горделивостью, будто и ночка, и буран, и все спасательные работы, и даже происшествие в магазине – его рук дело.
– Я слышал, что Юру нашли вы?
– Да, сдал смену напарнице и ушел с отрядом вдоль Пролива. Парня нашли недалеко от берега. Он уже замерзал.
– Двигаться не мог? – уточнил следователь.
– Какой там двигаться! Ему еще повезло – мороз был небольшой, всего несколько градусов. Но это всегда так – в большие бураны не бывает сильных морозов.
– Он был далеко от того места, где нашли Горецкого?
– Порядочно, – Кошаев в раздумье солидно погладил усы, – километрах в пяти.