Ледяной ветер азарта
Шрифт:
– Вы не сделаете этого, – сказал Панюшкин. – Разворачивайте ваши бумажки, находите последнюю страницу, последний абзац... Нашли? Сверяйте! Отдавая должное руководству экспедиционного отряда, и в частности начальнику строительства товарищу Панюшкину, отмечая своевременность принятия необходимых мер, связанных со строительством подводного переходного нефтепровода, а также полную готовность коллектива рабочих к укладке в зимних условиях, но учитывая в то же время сложившееся положение на строительстве, неблагоприятность погодных условий, оторванность объекта от баз материально-технического снабжения, сложность организации всех видов работ, учитывая также возраст товарища Панюшкина,
Мезенов молча сложил заключение и сунул его в карман. Он смотрел на Панюшкина, как на человека, который только что у него на глазах легко и небрежно выполнил смертельный трюк. Все молчали, и только слышно было, как Панюшкин с легким треском сгибает и разгибает клешню краба. Потом клешня как-то выскользнула из его пальцев и упала на пол. Панюшкин наклонился, поднял ее и снова положил на стол – розовую клешню с вывороченным белым суставом.
– Есть еще самый последний абзац, – нарушил молчание Чернухо.
– Да? – Панюшкин вскинул голову, и в глубоко спрятанных синих его глазах вдруг вспыхнула немыслимая, невероятная надежда, ожидание подарка, о котором он догадывался, но получить который даже не надеялся.
И Чернухо, опустив глаза, медленно, по слогам, нарочито сухим голосом, словно бы этим открещиваясь от того, что говорит, прогнусавил:
– Комиссия... обсудив возможные кандидатуры... на должность начальника строительства... сочла возможным рекомендовать... на эту должность... главного инженера строительства... Званцева... Владимира Александровича.
– Володя, это правда, что тебе предложена должность начальника строительства? – без выражения спросил Панюшкин.
– Да, был такой разговор, – Званцев посмотрел Панюшкину в глаза.
– Когда был разговор?
– Вчера. И сегодня.
– И ты молчал? Володя, и ты молчал?
– Видите ли, Николай Петрович, я подумал... Понимаете...
– Ну! Телись наконец! Скажи, что ты там подумал! – не сдержавшись, крикнул Панюшкин.
– Николай Петрович, – вмешался Мезенов, – я должен вам сказать...
– Да подождите вы! – отмахнулся Панюшкин. И вдруг уронил лицо в большие жесткие ладони. – Володя, пойми меня правильно, – он поднял голову и посмотрел на Званцева. – Я рад за тебя. Ливнев не даст соврать, я сам предлагал именно тебя в случае, если вопрос со мной будет решен вот так. Но ты, ты не поговорил со мной, не сказал мне ничего, хотя мы с тобой встречались за эти два дня не один раз! То, что ты утаивал от меня самое важное и знал... Это нехорошо. Я считаю твой поступок некрасивым. Я не смогу относиться к тебе как прежде. Я присоединяюсь к выводам Комиссии и прошу записать об этом в заключительной части. – Панюшкин чуть повернул голову в сторону Мезенова. – Запишите в тот последний абзац, что прежний начальник строительства полностью доверяет Званцеву, отмечает его техническую грамотность, самоотверженное отношение к работе, умение общаться с людьми и выражает уверенность, что на новом посту он справится со своими обязанностями.
Панюшкин хотел выйти из-за стола, но его остановил Мезенов:
– Подождите, Николай Петрович. Разговор продолжается. Вы несколько поторопились со своей обидой. Званцев отказался от предложенной ему должности.
– Как – отказался? – не понял Панюшкин.
– Категорически, – усмехнулся Мезенов.
– Володя, – Панюшкин повернулся к Званцеву. – Что же ты молчал?
– Вы не дали сказать мне ни слова. Вы так торопились высказать свое разочарование во мне...
– Перестань! – Панюшкин грохнул пальцами об стол. – Будем здесь еще выяснять, кто кого больше обидел! Почему ты отказался от должности начальника?
– Вы считаете, что я не должен был этого делать? – удивился Званцев.
– Да. Я считаю, что ты не должен был этого делать. Такие предложения в жизни бывают нечасто. И пренебрегать ими нельзя. Может не быть следующих. Это неграмотно. Это бездарно. Надо принимать подобные предложения с благодарностью и заверять, что приложишь все силы... И так далее. Я не говорю – должность, карьера, зарплата... Я говорю – становление.
– Тогда я вас не понимаю, – Званцев озадаченно посмотрел на Мезенова, на Чернухо, как бы спрашивая – понимают ли они?
– Господи, что тут странного! Мне показалось, что ты вел игру за моей спиной. Только и того. Это было бы ужасно. Я не знаю ничего более подлого. Так почему ты отказался?
– Я подумал, что так будет лучше. Я объяснил Олегу Ильичу, и он со мной согласился.
– В таком случае тебе нетрудно будет объяснить все еще раз, – быстро сказал Панюшкин.
– Хорошо, постараюсь. Я считаю, что главное здесь, на Проливе, отнюдь не работа Комиссии и не ее выводы. Главное здесь – трубопровод. Завершение строительства. Какую бы должность я здесь ни занимал, какие бы выводы ни повезла уважаемая Комиссия в своем портфеле, заканчивать строительство вам. И это будет правильно по многим показателям. Экономическим, производственным, моральным.
– Моральным? – удивился Тюляфтин.
– Да. Я думаю, потому еще у нас получился этот ужин, что все мы поступили порядочно. Комиссия приняла жесткое решение, но никто не упрекнет ее в недоброжелательстве, предвзятости. Николай Петрович тоже поступал правильно, отстаивая себя и свое право закончить работу, которую начал. Считаю, что и я поступил правильно, отказавшись от столь лестного предложения. Помимо производственной целесообразности, плановых показателей, экономических результатов есть еще кое-что, не менее важное... Как бы это сказать... Каждый человек только тогда сможет работать хорошо, если он будет уверен – в любом случае с ним поступят порядочно, более того – великодушно. Возраст ли подошел, промашку допустил, сорвался на чем-то... Суд может быть самым жестким, но в нем все равно должно присутствовать великодушие, – Званцев говорил медленно, размеренно, даже с какой-то отстраненностью. И смотрел он не на людей, сидящих с ним за столом, а прямо перед собой, в розовато-зеленый, выцветший лист карты страны, прикнопленной к стене. – Когда утром люди выйдут на Пролив, они тоже должны быть уверены – с ними поступят великодушно, что бы ни произошло. Только тогда они смогут относиться к работе самоотверженно, заинтересованно, сознательно. Если бы я принял ваше предложение, Олег Ильич, у них не было бы такой уверенности. Во всяком случае, ее было бы меньше. Нужна не надежда на справедливое к тебе отношение – нужна железная уверенность. А великодушие входит в понятие справедливости. Нельзя быть справедливым, не проявив великодушия.
– Послушай, Николаша! Кто это говорит – ты или он?! – восхищенно воскликнул Чернухо. – Голос вроде не твой, помоложе голос, но все остальное...
– Надо же, – пробормотал Панюшкин, не слыша Чернухо. – А я уж побоялся, что ты пожалел меня, думаю, раз уж до этого дело дошло, то плохи твои дела, Коля.
– Нет, – невозмутимо сказал Званцев. – Вас еще рано жалеть. Перебьетесь. И потом... я не уверен, что пожалел бы вас, если бы все сводилось к этому. Если бы вы позволяли себя жалеть, то я бы не пожалел вас. Больше того, постарался бы поступить как можно жестче. Разумеется, для пользы дела.