Ледяные ветра
Шрифт:
Последним к костру пришел Пекарь. Он принес жареное на вертеле мясо. Сегодня сержант Пайк расщедрился и решил побаловать нас запасенной в дальнюю дорогу свининой. У огня умопомрачительно запахло. В животе у меня требовательно заурчало.
— Ну, парни, давай по очереди! — сказал пекарь и принялся разливать по плошкам похлебку. — Давайте-давайте, живей! Стынет ведь… Эй, куда?! Не особенный. Мясо только после супа, — по-отечески добро ворчал Ториш.
Все получили свой паек и расселись у костра. Молча принялись за еду. Многие достали фляжки с забористым пойлом.
— Будешь? —
— Что там? — спросил я.
— Медовуха. Эх и хороша, плутовка! Забористая, етить ее в душу мать…
Я пригубил напиток, распробовал на вкус.
— Да хлебай как следует! За тех, кто пал сегодня, — Ториш сказал незамысловатый, наивный тост, но на душе стало легче.
— За друзей! За тех, кто отдал свои жизни за нас, — сказал я.
Щедрый глоток. Ароматная жидкость пилась легко, без отторжения. Я глотнул еще раз, потом еще, пытаясь достичь нужного эффекта. Ну! Наконец-то. Медовуха, попав в желудок, зажгла что есть силы. Эх, красота. По телу быстро разлилась приятная легкость, голова прояснилась, стало намного теплее.
Я передал бурдюк с медовухой Пекарю. Все, хватит. Главное, что тело согрелось. А вот если выпить еще больше, то под утро будешь проклинать Троих. И никакой костер уже согреться не поможет. Когда постоянно находишься на морозе, с пойлом лучше не перебарщивать.
Пекарь пустил свою медовуху по кругу. Выпив по паре глотков, егеря довольно крякали. Тихо трещали поленья в костре. Умиротворенно хрустели овсом лошади. На руках у северянки изредка попискивал ребенок.
— Ты заметил? — спросил Эд.
— Что? — не понял я.
— Ну, северяне… Многие из их воинов были женщинами!
— Хм… Нет, не заметил, — удивленно ответил я.
— Мы когда трупы в кучу стаскивали, я специально под их шлемы заглядывал… Ну, интересно было… Короче, десятка два суровых северных баб.
— Интересно… Нам их укладов не понять…
— Я больше того скажу, — перебил меня старый северянин, — у них дети и те с малолетства при оружии.
— Суровая земля и суровые законы. Все как-то стараются выживать, — заметил Эд.
— Кстати, о детях, — внезапно мне на ум пришла одна мысль. — Интересно, где дети, старики и остальные женщины Гвизаров? Они же должны были где-то оставить своих небоеспособных соплеменников?
— Скорее всего, они их съели! — продребезжал старый северянин Тригар.
— Да что ты заладил: съели, съели! — недовольно буркнул Эд. Тригар, прищурившись, строго глянул на парня.
— Послушай, сынок, я знаю, о чем говорю. Я, а не ты всю жизнь прожил среди этих снегов. Гвизары делали так и раньше. Если их племени грозила какая-то напасть, они убивали и съедали всех слабых женщин, стариков и детей, а в живых оставляли только воинов. Женщин и мужчин… Согласись, ведь любая баба может нарожать детей, даже если она и размахивает топором или мечом.
Эд задумался, но потом сказал:
— Да, наверно такое возможно. Гвизары ведь только о своем выживании думают, о том, как племя сохранить. Хм… я бы на их месте так и поступал… Постой-ка, тогда получается, что мы уничтожили всех Гвизаров! Не осталось ни одного! Если, конечно, они и, правда, съели остальных соплеменников.
— Всякое может быть… — проскрипел старый Тригар. Зевнул, прикрыл глаза, замолчал.
Притих и Эд, и остальные егеря. Постепенно все начали разбредаться по своим палаткам. Мы выставили часовых и отправились спать. А на следующий день двинулись дальше на север.
Утро встретило нас ярким морозным солнцем и искрящейся белизной бескрайних северных просторов. Холодный зимний воздух бодрил, обжигал горло, нос и губы. Мы все укутались потеплее. Натянули на лица шарфы и шерстяные платки, на головы — меховые шапки, на руки — рукавицы подбитые мехом. Принялись сворачивать лагерь.
— Да-а-а… чую я, завернет еще зима… — ворчал Пекарь.
— Да уж куда больше-то? — возмутился Эд. — Когда к северному рубежу подходили, вон какая метель была, вспомни-ка.
— Помню. Но помяни мое слово: это только начало, — уверено сказал Пекарь.
— Эх! Ну ее к демонам. Я уж и так сыт по горло этими снегами.
— Хе-хе-хе! — закудахтал Пекарь. — Это скажи еще спасибо, что мороз без ветра. А то бы хлебнули лиха.
— Сплюнь! — сказал я.
Пекарь поплевал под ноги. Эд закатил глаза, беспомощно застонал. Да уж, возможность ветра при таком морозе пугала.
Наконец наш отряд покончил со сборами и двинулся дальше. Прибившиеся к нам северяне, добровольно сдавшиеся в плен, тащились за нами. Пайк, решил оставить их, а потом, по возвращению в Нортмарк, самолично сдать варваров начальнику гарнизона, или даже самому командующему Ольтеру. Повышение сержанта пока еще никто не отменял, а очередная похвала сыграет ему только в плюс.
Мы шли быстро, не останавливались весь день. Торопились. Даже ели на ходу. Такими темпами и лошадей загнать проще простого! Но мы плевать на это хотели и стремились как можно быстрее достигнуть Последней Твердыни. Интересно, что будет, когда мы дойдем до крепости? Попытаемся ее отбить? Или отправим кого-то за подмогой? Скорее всего, будем отбивать! Но это при условии, что там и, правда, засел какой-то непонятный, доселе невиданный враг. Мне не хотелось верить в это, вот только что-то подсказывало, что башня захвачена. Скорее всего, просто дурное предчувствие… Хотя, чего загадывать и переживать? Прежде чем добраться до Последней Твердыни, нам нужно еще миновать безымянный аванпост.
К вечеру мы отмахали приличное расстояние, и, когда уже стало темнеть, остановились на ночлег. Разбили лагерь у подножья невысокой скалы, в кругу массивных валунов. Дневной переход вымотал всех настолько, что мы особо не рассиживались. Поели, у кого что было, и завалились спать. А на следующее утро, когда макушка солнца только-только показалась из-за гор, отправились в путь.
К полудню в окружающей нас обстановке что-то незаметно поменялось. Стало очень-очень тихо и… тоскливо что ли. Грустно, муторно и темно. Я не обратил на это особого внимания, списав возникшие ощущения на собственную меланхолию и тоску по дому. Однако через полчаса я заметил беспокойство на лицах товарищей. Многие, побледнев, стали затравлено озираться вокруг. Другие еле слышно забормотали молитвы Троим. Захныкал ребенок северянки. Я почувствовал тревогу.