Легенда о черном алмазе
Шрифт:
Цепкие пальцы чуточку ослабели, и Костик в отчаянии рванулся в сторону изо всех сил. Ему удалось освободиться, и он отлетел на два-три шага от стены. Бледная, трепещущая Анка подавала ему камень. Он схватил угловатый обломок песчаника и метнул прямо в оскаленную физиономию Лохмача.
31
Кто-то упал в шурф ? Решительность Василия Ивановича. Крики из подземелья. Большой риск. Переживания Емельки.
В который уже раз Василий Иванович рассматривал чертеж, доставленный ему Макарычем. И сколько
Если так - бедняге нужно помочь. Где-то, наверное, должен существовать специальный госпиталь, нужно будет запросить об этом областное начальство. Он уже потянулся было к телефону, но за дверью раздались возгласы, шум, топот, и в кабинет разом ввалилась пестрая толпа ребят.
Василий Иванович поднялся им навстречу:
– Эт-то что же, братцы, происходит? Что за компания? Кто такие?
Веснушчатый мальчонка плотнее запахнул полы несуразного полушубка, приставил руку к уху старой мерлушковой шапки:
– Извиняйте, товарищ начальник, мы бежали к вам!..
– Зачем бежали?
Ребята заговорили наперебой - каждый из них держал руку у виска.
– Кто-то упал в шурф!..
– А крику сколько, оттуда, из шурфа!
– Там народу собралось - туча!
– Спокойно,- остановил их лейтенант.- Пусть рассказывает один.- И кивнул пареньку в мерлушковой шапке: - Давай ты, бедовый.
Мальчуган потупился:
– А что я знаю?.. Ничего не знаю… Кто-то упал… А когда упал? Только из шурфа слышен крик, да такой хриплый, страшный, а слов не разберешь.
– Ясно,- сказал Бочка, надевая фуражку.- Вернее, почти ясно.
Он вышел из кабинета, подождал, пока выйдут его шумные посетители и, оглядывая рыночную площадь, заметил в дальнем углу лошадку, впряженную в бричку.
– Вот что, орлята,- обратился он к мальчишкам,- видите конягу за площадью? Это, наверное, ездовой Гордей из «Рассвета» по каким-то делам приехал. Бегите к нему и передайте, чтобы подкатил к новому хозяйственному магазину. Скажите, что я его жду.
Василий Иванович кивнул Емельке, но не стал объяснять, зачем они шли в хозмаг, недавно открытый на рыночной площади в одном из уцелевших домов. Чего только не было в том магазине! Гвозди, гайки, шайбы, оконное стекло и замазка, краска, кисти и кисточки, топоры, молотки, мастерки, рубанки… Не случайно все помещение заполнили деловитые мужики, парни и хозяюшки: им не терпелось поскорее взять в руки строительный инструмент - вон сколько домов ожидали восстановления и ремонта!
Емелька отчетливо ощутил в этой толпе уверенную, тихую радость. Не винтовки, не автоматы и не гранаты брали в руки люди, а пилы и рубанки, степенно взвешивали на ладонях гвоздики, словно бы испытывая наслаждение от их вида и тяжести, увлеченно наблюдали, как сквозь пальцы струился шелковистый цемент. В хозяйственном магазине воцарился устойчивый запах мира, основательный и необычный после гари сражений и пожаров.
Емелька заметил, что и Василий Иванович настроился торжественно. Он сделал знак молодому расторопному продавцу, и тот, узнав начальника, приблизился к нему, шепнул
– Есть хорошие садовые грабли. Сделаны в Харькове. Люкс!..
– Вот что, парень,- сказал ему начальник,- мне нужна длинная и прочная веревка, такая, чтобы меня удержала. А вешу я сто двадцать килограммов.
Продавец взглянул испытующе:
– Простите, а зачем эго вам понадобилось… висеть?
Бочка вздохнул:
– Такая работа. Сплошное беспокойство. И висишь, и ползаешь, и прыгаешь - и все надо. Веревка нужна мне лишь на один день. Верну целенькую и чистенькую.
Продавец вынес из подсобки огромный моток веревки, взглянул на матерчатую наклейку и объявил:
– Шестьдесят метров… Достаточно?
– В самый раз,- одобрил Василий Иванович.- Оставить расписку?
– Обойдемся,- отмахнулся заинтригованный продавец.
Едва продавец опустил на прилавок внушительную веревку. как за окном загремели о булыжник колеса брички, в двери появился смуглый веселый дядька, объявил торжественно:
– Карета подана!
Он легко подхватил тяжелый моток веревки, а Емелька придержал дверь.
Мальчишки с окраины, исполнив просьбу начальника, стояли у магазина притихшей тесной группкой. Василий Иванович пригласил их широким жестом:
– Садитесь, братишки, в бричку, прокатим!
– И тронул возницу за плечо: -Давай, наездник, к шурфу!..
Саврасый копь давно разучился бегать и на посвист кнута ответил недовольным выбрыком, но все же ему пришлось поразмяться, и он принялся мотать бричку из стороны в сторону, будто пытался окончательно расшатать ее.
На отлогом склоне взгорка, у старого шурфа, собралась огромная толпа. Люди стояли вокруг колючего ограждения - мужчины, женщины, дети, все в лохмотьях, в обносках, в опорках. Они почтительно расступились перед Василием Иванычем, пропуская его к ограждению. Емелька тотчас же скользнул за ним.
– Что, братцы, стряслось? Почему притихли? Вам ли, земляки, теряться, коль скоро пережили фашистскую чуму?
– бодро и громко спрашивал Бочка, шагая к шурфу.
Он словно и не заметил, как из-под его ноги вниз, в немую, черную глубину, сорвался ком сухой глины. И хотя лейтенант не терялся в любых обстоятельствах и, наверное, заранее продумал свое поведение перед этой подавленной толпой, картавый крик, донесшийся из глубины, заставил его вздрогнуть. Да, из сухого колодца-шурфа, давно покинутого людьми, донесся отчаянный вопль, усиленный пустотами проходки.
Худенькая старушка, с лицом, иссеченным глубокими морщинами, выдвинулась из толпы и, дрожа, будто в ознобе, указала трясущейся рукой в темень глубины:
– Там… человек!
– Терпение, земляки, разберемся,- все так же говорил Василий Иванович, отводя руку, чтобы кто-либо подстраховал его над шурфом.
Его поняли, поддержали. Это были шахтеры, они привыкли выручать друг друга в беде. Опустившись на колено, Василий Иванович попытался заглянуть в пустой, веющий теплой гнилью провал. Крик повторился, еще более резкий и отчаянный, в нем слышались ужас и боль, но сколько ни напрягал слух лейтенант, не смог понять ни одного слова. И ему мимолетно припомнилось: где-то когда-то он слышал, что человек в минуту крайней опасности или потрясения забывает слова…