Легенда о гетмане. Том I

Евтушенко Валерий Федорович

В гетманскую ставку в это время прибыли послы от Киселя, передавшие послание сената с требованием, чтобы Кривонос оставил Острог и другие захваченные им на Волыни города и отвел свои полки от польских границ, а сам за творимые им зверства был выдан в Варшаву.

Прочитав послание, гетман отложил его в сторону и посмотрел на Выговского.

– Ишь чего задумали паны-ляхи, подавай им Максима? А дулю не хотите.

Он сложил кукиш и потряс им в воздухе.

Выговский ухмыльнулся, затем сказал:

– Так и ясновельможный гетман тоже может, в свою очередь, потребовать выдать, ему, например, Вишневецкого?

Гетман посмотрел на него с возрастающим уважением:

– А, что, пожалуй, так и поступим.

Они тут же стали писать ответное послание. Не оспаривая того факта, что Кривонос, может, в чем-то действительно проявил ненужную жестокость, Хмельницкий описывал все зверства князя

Вишневецкому по отношению к русскому населению края и требовал, чтобы он за свои преступления был выдан Запорожскому Войску. Особо Хмельницкий отметил, что сам он, направив казацкую депутацию в Варшаву, приостановил военные действия.

«Вашим милостям хорошо известно, что казаки до выступления против нас князя воеводы русского не предпринимали попыток захватить Бар, Староконстантинов, Острог и другие города в Подолии и на Волыни, – диктовал гетман Выговскому, – а то, что на левом берегу прошли восстания, так они вызваны беспричинной жестокостью самого князя Вишневецкого и Войско к ним не причастно…».

Внимательно перечитав письмо, Хмельницкий возвратил его Выговскому, а тот скрепил послание личной гетманской печатью.

– Конечно же, никто это требование выполнять не будет, – сказал Хмельницкий, с удовлетворением потирая руки, – но зато нас нельзя будет обвинить в срыве переговоров.

Действительно, получив это дерзкое послание запорожского гетмана, даже те из магнатов, кто склонен был идти на уступки казакам, возмутились наглостью казацкого вождя. Но были и такие, кто прямо заявлял, что Вишневецкий в угоду своим амбициям, из желания получить булаву коронного гетмана, спровоцировал казаков на продолжение военных действий, а своей непомерной жестокостью вызвал в своих имениях восстания, которые затем охватили всю Украйну. Дженджелей докладывал гетману обо всем происходящем в Варшаве и по неофициальным каналам доводил до сведения сената требование Хмельницкого не вручать Вишневецкому гетманскую булаву, предупреждая, что в таком случае о мире нечего будет и думать. Дипломатия Хмельницкого больно ударила и по Киселю, которого, прежде всего, сами поляки стали обвинять в потакании казакам. Со своей стороны и Хмельницкий возлагал на комиссию Киселя вину в том, что они вместо выработки приемлемых решений пытаются оправдать зверства Вишневецкого.

В конечном итоге, обе стороны пришли к выводу о нецелесообразности дальнейших переговоров. Ко всему прочему, в это время Кривонос прислал гетману донесение, в котором уведомлял его, будто казацкие послы в Варшаве посажены на кол, в ответ на что Хмельницкий немедленно задержал послов Киселя.

Весь август прошел в подготовке к возобновлению военных действий. Несмотря на все усилия Вишневецкого, собравшийся в срочном порядке сейм не только не вручил ему булаву коронного гетмана, но даже не поставил во главе созываемого посполитого рушения. После долгих дискуссий и препирательств сейм поручил командование народным ополчением трем региментарям – ученому-философу Остророгу, Александру Конецпольскому и Доминику Заславскому, в помощь которым было выделено 27 советников. Узнав о том, кто назначен предводителями польского войска, Хмельницкий метко отозвался о них: «Дытына, перына и латына», а затем иронично добавил: «Латыну посадим за учебники, перыну постелем под ноги, а дытыне, как водится, всыплем по одному месту, чтоб не путалась под ногами».

Обиженный Вишневецкий даже хотел отказаться выступать вместе с посполитым рушением, но затем все же присоединился к нему, пополнив свои хоругви.

К войне готовилась не только польская сторона. Хмельницкий стянул к Чигирину все свои полки, ранее отправленные на Левобережье, в Подолию и Брацлавщину, а также обратился с просьбой к хану прислать на помощь татарский чамбул. В этот раз вместо Тугай – бея хан обещал прислать Карачи – мурзу с 4000 татар. Со всех сторон к запорожскому гетману стекались толпы крестьян, которые тоже хотели влиться в казацкие ряды. Принимали всех. Из вновь прибывших формировали полки и сотни, во главе которых назначались, как старые испытанные запорожцы: Иван Золотаренко, Иван Серко, Федор Глух, так и молодые есаулы и сотники, успевшие проявить себя в последних сражениях.

В начале сентября казацкая армия выступила из Чигирина в направлении Староконстантинова и после соединения с основными силами Максима Кривоноса численность ее составила около ста двадцати тысяч человек. В пути следования запорожский гетман узнал, что поляки движутся навстречу его войску, и ими захвачены оставленные Кривоносом Острог и Старокончтантинов. Утром 20 сентября Хмельницкий подошел к небольшой речушке Пилявка, за которой на берегу Случа уже расположилось польское ополчение.

Когда в последний раз сейм прибегал

к созыву посполитого рушения уже мало кто помнил даже из старых людей. Предшествующее десятилетие было мирным и спокойным по всей Речи Посполитой. Со всеми сопредельными государствами был мир, изредка, правда, беспокоили татары, но собственных сил коронного и польного гетманов вполне хватало для отражения их набегов. Казацкие восстания прекратились, и сама память о них постепенно ушла в прошлое. За это время в Великой, да и в Малой Польше выросло целое поколение шляхтичей, не принимавших участия в войнах и походах, хотя, конечно, они с детских лет обучались фехтованию и азам военной науки. Для большинства из них созыв народного ополчения стал поводом продемонстрировать свою выучку объезжать лошадей, похвастать своим искусством в обращении с саблей. Большую часть времени они проводили в веселых застольях, пышных пирах и на охоте, а военного опыта практически не имели. Война с «холопами» ими воспринималась, как унижение для себя и они не верили в то, что казаки способны оказать им достойное сопротивление. Как ранее Потоцкий, так и сейчас многие шляхтичи бахвалились: «Против такой сволочи не стоит тратить пуль; мы их разгоним плетьми по полю!». Большинство шляхты, даже в походе, не хотели отказываться от привычной жизни, поэтому взяли с собой десятки слуг, везли с собой запасы продуктов, бочки с дорогим венгерским вином, запасы старого меда, пива и даже кровати с перинами. Иные, наиболее кичливые и заносчивые, желая похвастаться своим богатством, везли горы золотой и серебряной посуды, дорогие жупаны, камзолы и кунтуши, а также золото и драгоценности.

Конечно, на призыв сейма откликнулась далеко не вся шляхта, поэтому под знамена региментарей прибыло немногим больше 25 тысяч человек, большей частью не отличавшихся особой воинственностью. Разбив лагерь на берегу Случа, поляки в ожидании подхода казаков проводили время в пирах и забавах, похваляясь друг перед другом, как они уничтожат это «хлопское быдло». Особняком, в полуверсте от основного польского стана разбил свой лагерь князь Иеремия. Он, хотя и выступил вместе с ополчением в поход, но под начало к региментарям не пошел, а остановился со своим получившим пополнение восьмитысячным войском отдельно. В его лагере не было слышно пьяных криков, все хоругви стояли в полной готовности к бою. Княжеские солдаты, исхудалые и с дочерна загорелыми лицами, в кирасах и панцирях, все сплошь бывалые, испытанные в сражениях воины, не разделяли веселья основного войска, так как на собственном опыте испытали казацкую силу в боях под Махновкой и Староконстантиновым. Они не ощущали боязни перед войсками Хмельницкого, но и не надеялись на легкую победу.

Надо признать, что в целом место для польского лагеря было выбрано довольно удачно. С тыла его прикрывала река Случ, а оба фланга – ее притоки. С фронта перед польским лагерем находилась гребля, которую ополченцы постарались укрепить. Позади польского стана в нескольких верстах на том берегу Случа оставался город Староконстантинов, куда, в случае необходимости, можно было отступить. Само расположение лагеря не позволяло Хмельницкому совершить фланговый охват противника, что в значительной мере сводило к минимуму его преимущество в живой силе. Запорожский гетман это прекрасно осознавал, поэтому остановился прямо у Черного шляха, имея в тылу местечко Пилявцы и приступил к устройству табора, не торопясь давать генеральное сражение.

К вечеру, когда казацкие возы уже были сбиты в огромное каре, вырыты окопы и насыпаны шанцы, в предполье польского лагеря появились первые шляхтичи, вызывавшие противника на рыцарский поединок или герц. Согласно неписанным правилам, в ходе таких поединков разрешалось применять только холодное оружие, прибегать к огнестрельному запрещалось. Из запорожских рядов на вызов уже выехали несколько казаков, скрестивших сабли с поляками. Обычно герцы представляли собой увлекательное зрелище и каждая сторона болела за своих. Множество шляхтичей столпилось на гребле, подбадривая криками поляков, не меньшее число и казаков собралось у своих окопов, поддерживая громкими восклицаниями своих товарищей. В целом противники были достойными друг друга, но один из шляхтичей оказался великолепным фехтовальщиком. Сабля в его руках, будто жила своей собственной жизнью, с легкостью отражая выпады противника и нанося ему чувствительные удары. Наконец, выбрав момент, он рубанул своего соперника прямо в висок и тот, покачнувшись в седле, упал с лошади. Поляк, отсалютовав саблей, повернулся к следующему выехавшему ему навстречу казаку. Вновь сверкнули молниями сабли, сталь зазвенела от удара о сталь, а через несколько секунд казак уже откинулся в стременах, сраженный ударом в голову и лошадь унесла его окровавленный труп. Такая же участь постигла и третьего запорожца.