Легенда о Трех прекрасных принцессах
Шрифт:
Благоразумная Кадига делала все от нее зависящее, чтобы смягчить их печаль.
– Успокойтесь, детки, - говорила она, - велика важность, что вы к ним привыкли! Такова жизнь. Ах, проживи вы с мое, вы бы знали, чего стоят мужчины! Я уверена, что эти кавалеры имеют возлюбленных среди испанских красоток Кордовы и Севильи, они вскоре будут петь серенады под их балконами и позабудут мавританских красавиц Альгамбры. Успокойтесь, детки, пусть воспоминанье о них изгладится из ваших сердец!
Слова утешения благоразумной Кадиги лишь удвоили горе прекрасных принцесс, и целых два дня они никак не могли утешиться. На утро третьего дня славная старуха вошла
– Кто бы мог предположить подобную наглость? - воскликнула она, лишь только нашла слова, чтобы выразить свои чувства. - Я получила по заслугам за то, что помогала обманывать вашего уважаемого отца. Ни слова больше о ваших испанцах!
– Но что случилось, Кадига? - воскликнули принцессы, едва дыша от волнения.
– Что случилось? Случилось предательство, или - что почти столь же гнусно - мне предложили пойти на предательство, мне, вернейшей из верноподданных, самой преданной из дуэний! Да, дети мои, испанцы пытались меня подкупить, чтобы я убедила вас бежать с ними в Кордову и там стать их женами.
Тут почтенная старая женщина закрыла лицо руками и дала волю своему яростному негодованию и безмерному огорчению. Три прекрасные принцессы бледнели и краснели, краснели и бледнели и трепетали, потупив взоры и переглядываясь, но не сказали ни слова. Между тем старуха сидела, раскачиваясь в сильном волнении взад и вперед, и разражалась время от времени восклицаниями:
– Как могла я дожить до такого срама, я, преданнейшая из слуг!
Наконец старшая принцесса, самая решительная и всегда во всем руководившая сестрами, приблизилась к ней и, положив ей на плечо руку, произнесла:
– Ах, матушка... предположим, что мы готовы бежать с христианскими кавалерами; осуществимо ли это?
Славная старуха внезапно пресекла свои сетованья и, подняв глаза, повторила:
– Осуществимо ли это? Будьте уверены, что безусловно осуществимо! Разве кавалеры не купили Гуссейна-Бабу, ренегата, начальника стражи, и не разработали плана? Но обмануть вашего отца - отца, который питал ко мне такое доверие! - Здесь достойная женщина снова предалась гневу и огорчению и снова начала раскачиваться взад и вперед, ломая в отчаянье руки.
– Но наш отец никогда нам не верил, - сказала старшая принцесса, - он доверял лишь замкам и засовам и обращался с нами, как с пленницами.
– Увы, это - сущая правда, - отвечала старуха, опять прервав свои горестные стенания, - он действительно обращался с вами весьма неразумно и держал вас взаперти в этой древней унылой башне, где вы губили свою юность и прелесть, подобно розам, увядающим в вазе. Но все же: бежать из родной страны!
– А разве страна, в которую мы убежим, не страна нашей матери, где мы будем жить на свободе? И вместо старого сурового отца не обретет ли каждая из нас любящего супруга?
– Это все правда, и отец ваш, должна признаться, - ужасный тиран, но что же из этого? - вскричала Калига, снова впадая в негодование. - Неужто вы оставите меня ему на расправу?
– Никоим образом, дорогая Кадига. А почему бы тебе не бежать вместе с нами?
– Разумеется, доченька, и... сказать по правде, когда я толковала об этом с Гуссейном-Бабой, он обещал позаботиться обо мне, если я убегу вместе с вами: но подумайте, детки, готовы ли вы отречься от веры отца?
– Христианская вера была изначальной верой нашей покойной матушки, сказала старшая из принцесс, - я готова вступить в ее лоно и уверена, что того же пожелают и сестры.
– Сущая правда! -
Словом, короче говоря, оказалось, что эта в высшей степени благоразумная и дальновидная старая женщина не раз уже совещалась с кавалерами и ренегатом, принимая участие в разработке плана побега. Старшая принцесса немедленно его приняла, и ее пример, как обычно, определил поведение обеих ее сестер. Младшая, правда, заколебалась, ибо была наделена нерешительной и робкой душой; в ее сердце происходила борьба между дочерними чувствами и девической страстью; впрочем, страсть, как всегда, одержала победу, и, молча обливаясь слезами и подавляя вздохи, она также стала готовиться в путь.
Обрывистый холм, на котором возведена Альгамбра, когда-то, в стародавние времена, был изрыт подземными ходами, пробитыми в голой скале и ведшими из крепости в различные части города и к отдаленным воротам для вылазок на берегах Хениля и Дарро. Эти ходы были проложены в разное время мавританскими государями и предназначались для бегства на случай внезапных восстаний, а кроме того, для тайных приключений галантного свойства. Многие ходы ныне начисто позабыты, иные сохранились и по сию пору, но частью завалены мусором, частью замурованы камнем, оставаясь памятниками осторожной предусмотрительности и военных хитростей мавританских владык. По одному из этих проходов Гуссейн-Баба взялся провести принцесс к воротам для вылазок за городскими стенами, где их должны были ожидать кавалеры с резвыми скакунами, чтобы переправить через границу.
Наступила долгожданная ночь побега; принцесс, как обычно, заперли в башне. Альгамбра погрузилась в глубокий сон. Около полуночи благоразумная Кадига отворила окно, выходившее в сад, и прислушалась. Гуссейн-Баба был уже там и подал условный знак. Дуэнья привязала к перилам балкона конец веревочной лестницы, сбросила ее в сад и спустилась вниз. Две старшие принцессы с замиранием сердца последовали за нею, но когда дело дошло до младшей, Сорааиды, она заколебалась и потеряла решимость. Много раз ставила она свою крошечную изящную ножку на зыбкую лестницу и тотчас же отдергивала ее назад, и чем дольше она задерживалась, тем сильнее трепетало ее бедное маленькое сердечко. Она обернулась и окинула опечаленным взглядом свою обитую шелком комнатку; она в ней жила, разумеется, подобно птичке, запертой в клетке, но здесь она чувствовала себя в безопасности: кто может предвидеть, какие превратности судьбы ожидают ее, если она выпорхнет на широкий простор белого света? То она вспоминала своего возлюбленного христианского кавалера, и тогда ее маленькая ножка тянулась к лестнице, то вдруг думала об отце и... отступала назад. Но попытка изобразить душевную борьбу столь юной, нежной, любящей и в то же время столь робкой, не знающей жизни девушки - безнадежное дело.