Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
— Развяжите его, — сказал судья, — отведите его в тюрьму. Но не давать ему ни пить, ни спать, пока он не признается в своих чародействах и заклинаниях.
И чудовищна была эта пытка для Даммана. Он кричал в своей тюрьме: «Пить, пить!» так громко, что народ слышал это снаружи, но без всякого сострадания. И когда он падал от сна и сторожа били его по лицу, он приходил в ярость, точно тигр, и кричал:
— Я дворянин, я уничтожу вас, мужичье! Пойду к королю, повелителю нашему. Пить!
Но, несмотря на все пытки, он не сознавался.
Наступил май, зазеленела «липа правосудия», зелены также были дерновые скамьи, на которых воссели судьи. Неле была призвана как свидетельница. В этот день должен был быть вынесен приговор.
И народ — мужчины, женщины, горожане, работники столпились вокруг. И солнце сияло ярко.
Катлина и Иоос Дамман предстали перед судом. Дамман казался еще бледнее от мучительной жажды и бессонных ночей.
Катлина не могла держаться на своих шатких ногах; она показывала на солнце и говорила:
— Уберите огонь, голова горит.
И с нежной любовью смотрела на Иооса Даммана.
А он смотрел на нее с презрением и ненавистью.
И его друзья, господа и дворяне, призванные в Дамме, предстали перед судом как свидетели.
— Девушка Неле, защищающая свою мать Катлину с такой великой и мужественной любовью, — сказал комендант и председатель суда, — нашла в кармане праздничного платья матери письмо, подписанное: Иоос Дамман. В вещах умершего Гильберта Рейвиша я нашел в сумке другое письмо, отправленное ему вышереченным Иоосом Дамманом, представшим перед вами в качестве обвиняемого. Я сохранил у себя оба письма, дабы в подходящее время, каково и есть нынешнее, вы могли судить об упорстве этого человека и оправдать его или обвинить, согласно праву и справедливости. Вот пергамент, найденный в сумке; я не дотрагивался до него и не знаю, можно ли его прочитать или нет.
Судьи пришли в чрезвычайное затруднение. Председатель попытался развернуть пергаментный комок, но это ему не удавалось, и Иоос Дамман смеялся.
Один из старшин сказал:
— Положим комок в воду и нагреем его на огне. Если он слипся от тайного средства, то огонь и вода раскроют все.
Принесли воду; палач развел на воздухе большой костер; синий дым подымался к ясному небу сквозь зеленеющие ветви «липы правосудия».
— Не опускайте письма в таз, — сказал другой старшина, — ибо, если оно написано нашатырем, разведенным в воде, то вы смоете буквы.
— Нет, — сказал присутствовавший при этом лекарь, — буквы не смоются, вода размягчит только то место, которое склеилось и мешает раскрыть этот чародейский шарик.
Пергамент, опущенный в воду, размяк и был развернут.
— Теперь, — сказал лекарь, — подержите его на огне.
— Да, да, — сказала Неле, — подержите его на огне; господин лекарь на пути к истине, так как убийца побледнел, и его ноги задрожали.
На это Иоос Дамман возразил:
— Я не бледнею и не дрожу, ты маленькая мужицкая ведьма, которой хочется погубить дворянина; это тебе не удастся; пергамент, верно, сгнил после шестнадцатилетнего пребывания в земле.
— Нет, он не сгнил, — сказал председатель, — сумка была на шелковой подкладке, а шелк не гниет в земле, и черви не тронули пергамента.
Начали подогревать пергамент на огне.
— Господин комендант, господин комендант, — говорила Неле, — вот на огне проступили чернила; прикажите прочитать, что написано.
Когда лекарь хотел было читать, Иоос Дамман протянул руку, чтобы вырвать пергамент, но Неле с быстротой ветра отстранила его руку и сказала:
— Ты не коснешься письма, ибо в нем написана твоя смерть или смерть Катлины. Если теперь сочится кровью твое сердце, убийца, то вот уж пятнадцать лет, как исходит кровью наше сердце; пятнадцать лет, как страдает Катлина; пятнадцать лет, как горит мозг в ее голове из-за тебя; пятнадцать лет, как умерла Сооткин от пытки; пятнадцать лет, как мы разорены, обобраны и живем в нищете, но в гордости. Читайте, читайте! Судьи — это господь на земле, ибо он — справедливость. Читайте!
— Читайте! — кричали, плача, женщины и мужчины. — Неле молодец! Читайте! Катлина совсем не ведьма!
И писарь прочел:
«Гильберту, сыну Виллема Рейвиша, рыцарю, Иоос Дамман, рыцарь, шлет привет.
Благословенный друг, не проигрывай своих денег в карты, кости и иные великие пагубы. Я скажу тебе, как выигрывают наверняка. Станем с тобой чертями, черными красавцами, возлюбленными женщин и девушек. Будем брать красивых и богатых; нищих и рож нам не надо: пусть платят за удовольствие. В Германии я этим ремеслом в шесть месяцев заработал пять тысяч талеров. Женщины, когда полюбят, готовы отдать мужчине последнюю юбку и рубаху. Избегай скряг с поджатыми губами, — они не торопятся платить. Что до тебя, то, чтобы из тебя вышел подлинный «инкуб» и дьявол-красавец, ты, когда они тебя пригласят на ночь, возвещай о своем приходе криком ночной птицы. А чтобы приобрести настоящий вид дьявола, ужасающего дьявола, натри лицо фосфором, который светится, когда влажен. Запах от него скверный, но они будут думать, что это запах ада. Убивай всякого, кто тебе помешает: мужчину, женщину или животное.
Скоро мы вместе отправимся к Катлине: эта баба смазлива и ласкова; дочка ее, Неле, мое создание, если, впрочем, Катлина была мне верна; девочка миленькая и приветливая. Ты возьмешь ее без труда; предоставляю ее тебе… Что мне до этого отродья, которое ведь никогда нельзя с уверенностью признать своим порождением. От ее матери я уже добыл двадцать три золотых с лишним — все, что у нее было. Но она скрывает клад, который, если я не дурак, представляет из себя наследство, оставшееся от Клааса, еретика, сожженного в Дамме: семьсот червонцев, подлежащих конфискации. Но добрый король Филипп, который сжег столько своих подданных, чтобы стать их наследником, не сумел наложить лапу на это соблазнительное сокровище. В моем кошельке оно будет иметь больше веса, чем в его казне. Катлина мне скажет, где оно; мы поделимся. Только мне ты отдашь большую часть, так как я его открыл.
А женщин, наших покорных служанок и рабынь, мы возьмем с собой в Германию. Здесь мы научим их быть «суккубами» и дьяволицами: они будут влюблять в себя богатых купцов и знатных дворян; мы будем там жить с ними за счет любви, оплачиваемой прекрасными талерами, бархатом, шелком, золотом, жемчугом и драгоценностями; таким образом, безо всяких трудов мы будем богаты и — без ведома наших дьявольских «суккубов» — любимы красотками, которых, впрочем, тоже заставим платить нам за любовь. Все женщины дуры: они теряют всякий разум перед человеком, сумевшим зажечь вложенный в них любовный огонь. Катлина и Неле еще глупее других и, считая нас дьяволами, будут покоряться нам во всем. Ты оставайся при своем имени, но не выдавай никогда твоего родового прозвища Рейвиш. Если судья схватит женщин, мы скроемся, а они, не зная нас, не могут на нас донести. За дело, друг мой! Счастье улыбается молодежи, как говорил почивший император Карл V, этот великий учитель в делах любовных и ратных».
И писец, закончив чтение, сказал:
— Вот все письмо и подписано оно: «Иоос Дамман, рыцарь».
И народ кричал:
— Смерть убийце! Смерть колдуну! В огонь соблазнителя! На виселицу разбойника!
— Тише, народ, — сказал председатель суда, — не мешайте нам свободно судить этого человека. — И он обратился к старшинам: — Я прочту вам другое письмо, найденное Неле в кармане праздничного платья Катлины.
«Прелестная ведьмочка, вот состав моего снадобья, указанный мне самой супругой Люцифера; при помощи этого снадобья ты можешь взлететь на солнце, луну и звезды, разговаривать с духами стихий, передающими богу молитвы людские, и носиться по городам, местечкам, рекам, лугам всего мира. Свари в равных долях: stramonium, solanum somniferum, белену, опий, свежие головки конопли, белладонну и дурман.
Если хочешь, мы вечером полетим на бесовский шабаш, только надо любить меня сильнее и не быть такой скаредной, как прошедший вечер, когда ты не хотела дать мне десять флоринов, сказав, что у тебя нет. Я знаю, что ты скрываешь клад и не хочешь мне сказать об этом. Или ты больше меня не любишь, мое сердечко?
Твой холодный дьявол
— Смерть колдуну! — кричала толпа.
— Надо сличить оба почерка, — сказал председатель суда.
По сличении почерки были признаны сходными.
Тогда председатель обратился к присутствующим дворянам:
— Признаете ли вы этого человека за господина Иосса Даммана, сына гентского эшевена?
— Да, — ответили они.
— Знали вы, — продолжал он, — господина Гильберта, сына Виллема Рейвиша?
Выступил один из дворян, по имени ван дер Зикелен, и заявил:
— Я из Гента: мой steen [56] находится на площади святого Михаила; я знаю Виллема Рейвиша, дворянина, гентского эшевена. Лет пятнадцать тому назад у него пропал сын. Это был молодой человек двадцати трех лет, кутила, игрок, бездельник; ему это прощали из-за его молодости. С тех пор никто ничего о нем не слышал. Я хотел бы видеть шпагу, кинжал и сумку покойного.
56
Steen — городская усадьба, укрепленный дом.
Рассмотрев их, он сказал:
— На рукоятях шпаги и кинжала герб рода Рейвиш: три серебряные рыбы на лазурном поле. Тот же герб вычеканен на золотом замочке сумки. А это что за кинжал?
— Этот, — ответил председатель, — был воткнут в тело Гильберта Рейвиша, сына Виллема.
— Я вижу на нем герб Дамманов, — сказал дворянин, — зубчатая башня на серебряном поле. Так да поможет мне бог и все святые.
Другие дворяне подтвердили:
— Мы признаем, что это гербы Рейвиша и Даммана. Так да поможет нам бог и все святые.