Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
— В силу выслушанных и прочитанных перед судом доказательств, — сказал председатель суда, — Иоос Дамман есть колдун, убийца, соблазнитель женщин, похититель королевского имущества и как таковой, повинен в оскорблении величества, божеского и человеческого.
— Вы можете толковать об этом, господин комендант, — возразил Иоос, — но вы не смеете осудить меня за отсутствием достаточных улик. Я не колдун и никогда не был колдуном: я только прикинулся дьяволом. Что касается моего светящегося лица, то вам известна его тайна, а состав мази, не считая белены, растения ядовитого, исключительно снотворный. Когда эта женщина, подлинная колдунья, применяла снадобье, она погружалась в сон, и тут ей виделось, что она летит на шабаш, кружится там спиною к середине вращения и поклоняется дьяволу в образе козла, стоящему на алтаре. По окончании хоровода — так ей казалось — она, как делают все колдуны, целовала его под хвост, чтобы затем предаться со мною, ее возлюбленным, противоестественным наслаждениям, пленявшим ее извращенный дух. Если у меня были, как она говорит, холодные руки и свежее тело, то это признак молодости, а не колдовства. При любовной работе холод недолог. Но Катлина хотела верить в свои вожделения и принимать меня за дьявола, хотя я человек во плоти, как вы меня видите. Только она одна и виновна: принимая меня за дьявола и, однако, разделяя со мной ложе, она намеренно и действительно грешила против господа-бога и духа святого. Стало быть, это она, а не я, совершила преступление колдовства, она заслуживает костра, как упорная и злобная ведьма, которая притворяется сумасшедшей, чтобы скрыть свое злоумышление.
— Вы слушаете этого убийцу? — вскричала Неле. — Он ведь, как гулящая девка с цветным кружком на рукаве, промышлял продажной любовью. Вы его слушаете? Ради своего спасения он добивается, чтобы сожгли ту, которая ему отдавала все, что могла.
— Неле злая, — сказала Катлина, — не слушай ее, Ганс, дорогой мой.
— Нет, — сказала Неле, — нет, ты не человек, ты трусливый, злобный дьявол! — И, охватив Катлину руками, она умоляла: — Господа судьи, не слушайте этого бледнолицего злодея; у него одно желание: видеть на костре мою мать, за которой нет никакой вины, кроме того, что господь поразил ее безумием и что она считает действительными призраки своих видений. Слишком много она уже выстрадала и телом и душою. Не предавайте ее смерти, господа судьи. Дайте невинной жертве дожить в мире ее печальную жизнь.
И Катлина говорила:
— Неле злая, не верь ей, Ганс, мой повелитель.
И в толпе женщины плакали и мужчины говорили:
— Помилуйте Катлину!
Судьи вынесли приговор Иоосу Дамману, который после новых пыток сознался во всем. Он был приговорен к лишению дворянства и сожжению на медленном огне, каковое мучение он и претерпел на следующий день на площади перед ратушей, причем все время твердил:
— Казните ведьму, только она преступница. Проклинаю господа-бога! Мой отец убьет всех судей! — и с этими словами испустил дух.
И народ говорил:
— Смотрите, он и сейчас еще кощунствует и богохульствует. Издыхает, как собака.
На следующий день судьи вынесли приговор относительно Катлины. Ее решили подвергнуть испытанию водой в брюггском канале. Если она не будет тонуть, она будет сожжена, как ведьма; если пойдет ко дну и утонет, то кончина ее будет признана христианской, и посему тело ее будет погребено в пределах церковной ограды, то-есть на кладбище.
На следующий день Катлина с восковой свечой в руках, босая, в черной рубахе, была с торжественным крестным ходом проведена вдоль деревьев к берегу канала. Впереди же с пением заупокойных молитв шествовали каноник собора богоматери, его викарий, причетник, несший крест, а позади — комендант города Дамме, старшины, писцы, городская стража, профос, палач с двумя своими помощниками. На берегах канала уже собралась громадная толпа. Женщины плакали, мужчины роптали, и все были переполнены глубокой жалостью к Катлине, а она шла, как ягненок, покорно и не понимая, куда идет, и все время твердила:
— Уберите огонь, голова горит! Ганс, где ты?
Неле, стоя в толпе женщин, кричала:
— Пусть меня бросят вместе с нею!
И женщины не пускали ее к Катлине.
Резкий ветер дул с моря; с серого неба падал в воду канала мелкий град; у берега стояла барка, которую палач и его помощники заняли от имени его королевского величества. По их приказанию Катлина спустилась туда. И все видели, как палач, стоявший на барке, по знаку «жезла правосудия», данному профосом, поднял Катлину и бросил ее в воду. Она барахталась, но недолго, и пошла ко дну с криком:
— Ганс! Ганс! Спаси!
И народ говорил:
— Эта женщина не ведьма.
Несколько человек бросились в канал и вытащили Катлину, лишившуюся чувств и окоченевшую, как мертвец. Ее отнесли в корчму и положили у большого огня. Неле сняла с нее платье и мокрое белье, чтобы переодеть ее. Придя в себя, она, содрогаясь и стуча зубами, проговорила:
— Ганс, дай мне шерстяную накидку.
Но согреться Катлина уже не могла и умерла на третий день и была погребена в церковной ограде.
И Неле, осиротев, перебралась в Голландию к Розе ван Аувегем.
На зеландских шкунах, на бригах и корветах носится Тиль Клаас Уленшпигель.
По свободному морю летят доблестные суда; на них по восьми, десяти, двадцати чугунных пушек, извергающих смерть и гибель на испанских палачей.
Стал умелым пушкарем Тиль Уленшпигель, сын Клааса. Надо видеть, как он наводит, как целится, как пронизывает борты злодейских кораблей, точно они из коровьего масла.
На шляпе у него серебряный полумесяц с надписью: «Liever den Turc als den Paps» — «Лучше служить султану, чем папе».
Моряки, видя, как он взбегает на их корабль, легкий, как кошка, стройный, как белка, всегда с песенкой или с шуточками, спрашивают его:
— Почему это, молодец, у тебя такой юный вид? Ведь, говорят, много времени прошло с тех пор, как ты родился в Дамме.
— Я не тело, я дух, — отвечает он, — а Неле моя возлюбленная. Дух Фландрии, Любовь Фландрии, — мы не умрем никогда.
— Однако кровь льется из тебя, когда тебя ранят.
— Это одна видимость, — отвечает Уленшпигель, — это вино, а не кровь.
— Ну, проткнем тебе живот вертелом.
— Я из себя вылью, что надо.
— Ты смеешься над нами.
— Тот слышит бой барабана, кто бьет в барабан.
И вышитые хоругви католических церквей развеваются на мачтах кораблей. И одетые в бархат, парчу, шелк, золотые и серебряные материи, в какие облачаются аббаты при торжественных богослужениях, в митре и с посохом, распивая вино из монастырских погребов, — вот в каком виде стоят на часах гёзы на кораблях.
И странно было видеть, как из этих богатых одеяний вдруг высунется грубая рука, привыкшая носить аркебуз или самострел, алебарду или пику; странны были эти люди с суровыми лицами, со сверкающими на солнце пистолетами и ножами за поясом, распивающие из золотых чаш аббатское вино, ставшее вином свободы.
С пением и возгласами: «Да здравствует гёз!» — носились они по океану и Шельде.
Гёзы, — среди которых были Ламме и Уленшпигель, — взяли в эти дни Хоркум. Начальником отряда был капитан Марин; в свое время этот Марин был мостовщиком на плотине; теперь же, высокомерный и самодовольный, он подписал с Гаспаром Тюрком, защитником Хоркума, капитуляцию, по которой Тюрк, монахи, горожане и солдаты, которые заперлись в крепости, получили право свободного выхода, с мушкетом на плече и с пулей в стволе, со всем, что они могут нести на себе; только церковное имущество переходит к победителям.