Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
Ламме все-таки хотел броситься на лед, но один старый гёз удержал его, говоря:
— Сходни мокры, ты промочишь себе ноги.
И Ламме упал на свой зад, безутешно плача и твердя:
— Моя жена, моя жена! Пустите меня к моей жене!
— Еще увидишься с ней, — сказал Уленшпигель, — она тебя любит, но бога любит больше, чем тебя.
— Чертовка упрямая! — кричал Ламме. — Если она любит бога больше, чем мужа, зачем она является мне такой прелестной и вожделенной? А если она меня любит, то зачем покидает?
— Можешь ты видеть дно в глубоком колодце? — спросил Уленшпигель.
— Горе мне, — стонал Ламме, — я скоро умру.
И, бледный и возбужденный, он остался на палубе.
Между тем приблизились люди Симонен-Боля с сильной артиллерией.
Они обстреливали корабль, который отвечал им. И ядра их разбили весь лед кругом. Вечером пошел теплый дождь.
Ветер дул с запада, море бурлило подо льдом и поднимало здоровенные льдины, которые сталкивались, поднимались, падали, громоздились друг на друга; и это было небезопасно для корабля, который, едва заря разогнала ночные тучи, поднял свои полотняные крылья, как вольная птица, и поплыл навстречу открытому морю.
Здесь они присоединились к флоту господина де Люме де ла Марк, адмирала Голландии и Зеландии, в качестве главнокомандующего несшего фонарь на мачте своего корабля.
— Посмотри на него хорошенько, сын мой, — сказал Уленшпигель, — этот тебя не пощадит, если ты вздумаешь, вопреки приказу, уйти с корабля. Слышишь, точно гром, гремит его голос. Смотри, какой он громадный, широкоплечий. Обрати внимание на его длинные руки с крючковатыми ногтями. Посмотри на его глаза, круглые, холодные орлиные глаза, посмотри на его длинную остроконечную бороду, которую он не будет стричь до тех пор, пока не перевешает всех попов и монахов, чтобы отомстить за обоих казненных графов. Смотри, — он страшен и жесток; он без долгих слов повесит тебя, если ты будешь вечно ныть и визжать: «Жена моя».
— Сын мой, — сказал Ламме, — бывает, что о веревке для ближнего говорит тот, у кого шея уже обвита пеньковым воротником.
— Ты первый его наденешь; таково мое дружеское пожелание, — сказал Уленшпигель.
— Я вижу, как ты, вися на веревке, высунешь на аршин из пасти свой ядовитый язык.
И им обоим казалось, что они шутят.
В этот день корабль Трелона захватил бискайское судно, нагруженное ртутью, золотым песком, винами и пряностями. И оно было вышелушено и очищено от экипажа и груза, как бычья кость под зубами льва.
В это же время герцог Альба наложил на Нидерланды гнусные и жестокие налоги, обязав всех обывателей, продающих свое движимое и недвижимое имущество, платить тысячу флоринов с десяти тысяч. И налог этот стал постоянным. Все продавцы и покупатели чего бы то ни было вынуждены были платить королю десятую долю продажной цены. И в народе говорили, что товар, перепроданный десять раз в течение недели, целиком достается королю.
Так шли к гибели и разрушению торговля и промышленность.
И гёзы взяли Бриль, морскую крепость, которая была названа рассадником свободы.
В первые дни мая под ясным небом гордо несся корабль по волнам. Уленшпигель пел:
Пепел в сердце мое стучит. Пришли палачи; огнем и мечом, Силой пытаются нас истребить. Щедро за подлость платят они. Там, где были Любовь и Мир, Поселились Предательство и Страх. Мы живодеров разбить должны — Бей в барабан войны! Да здравствует гёз! Бей в барабан! Взяли мы Бриль. Флессинген взяли, от Шельды ключ; Милостив бог — Камп-Веере взят. Что же зеландские пушки молчат? Есть у нас пули, и порох есть, Пушечных ядер чугунных не счесть. С нами бог — кто же против нас? Бей в барабан войны и славы! Да здравствует гёз! Бей в барабан! Меч обнажен, страха нет в сердцах, Не дрогнет рука, меч обнажен. К чорту пускай десятина идет! Смерть — палачу, громиле — петля! Клятвопреступного короля Свергнет восставший народ! Меч обнажен — за наши права, За наши дома, за детей и жен. Меч обнажен. Бей в барабан! Страха нет в сердцах, не дрогнет рука. К чорту прощенья позор! Бей в барабан войны, бей в барабан!— Да, друзья и братцы, — говорил Уленшпигель, — да, в Антверпене перед ратушей они соорудили великолепный помост, покрытый красным сукном; на нем, точно король, восседает герцог Альба на троне, окруженный своими солдатами и челядью. Когда он хочет благосклонно улыбнуться, он делает кислую рожу. Бей в барабан, зови на войну!
Вот он дарует милость и прощение. Молчите и слушайте. Его золоченый панцырь сверкает на солнце, главный профос верхом на коне рядом с балдахином; вот глашатай со своими литаврщиками; он читает: прощение всем, за кем нет греха, прочие будут наказаны без пощады.
Слушайте, братцы: он читает указ, коим предписывается, под страхом обвинения в мятеже, уплата десятины и двадцатины.
И Уленшпигель запел:
О герцог, ты слышишь ли голос народа, Гремящий, как буря? Все шире волненье, И море готовится стать на дыбы. Хватит поборов, хватит нам крови, Хватит развалин! Бей в барабан! Меч обнажен. Бей в барабан похорон! Коготь вонзить в незажившую рану, После убийства — ограбить… Ты хочешь Золото с кровью смешать, чтоб напиться? Долг исполняли мы. Верность хранили Мы королю. Раз он клятвопреступник — Значит свободны и мы от присяги. Бей в барабан войны! Герцог Альба, кровавый герцог! Сам посмотри: лавки все на запоре, Пекари хлеб не хотят продавать, Чтоб не платить непомерных налогов, Люди не кланяются тебе, Если проходишь. Дыханьем чумы Гнев и презренье тебя окружают. Наша красавица Фландрия, наш Радостный и процветавший Брабант Стали мрачней и печальней кладбища. Там, где когда-то, на землях свободных. Лютни звенели и дудки визжали — Нынче молчанье и смерть. Бей в барабан войны! Вместо сияющих, праздничных лиц И беззаботно поющих влюбленных — Бледные лица покорных судьбе, Ждущих неправого приговора. Бей в барабан войны! Больше никто не услышит в тавернах Дружного звона столкнувшихся кружек. Больше никто в городах не услышит Свежих девических голосов, В песню сплетенных. Веселый Брабант С Фландрией залиты нынче слезами. Бей в барабан похорон! Родина! Край исстрадавшийся мой! Не позволяй, чтоб тебя затоптали! Пчелы прилежные! Риньтесь роями На ненавистных вам шершней испанских! Трупы живыми закопанных женщин, «Мести!» — кричите Христу. В поле полночном бродящие тени, К богу взывайте! Наш меч наготове. Герцог! Тебя мы распотрошим И по щекам потрохами отхлещем! Бей в барабан! Выхвачен меч. Бей в барабан! Да здравствует гёз!И все солдаты и моряки с корабля Уленшпигеля и прочих кораблей подхватили:
Выхвачен меч. Да здравствует гёз!И голоса их гремели, как гром освобождения.
На дворе стоял январь, жестокий месяц: он может заморозить теленка во чреве коровы. Шел снег и тут же смерзался. Мальчишки ловили на клей воробьев, искавших под мерзлой корой снега какой-нибудь жалкой поживы, и таскали эту дичь домой. На сером и ясном небосклоне четко выделялись неподвижные костяки деревьев, ветки которых были покрыты снежными пуховиками. Снег лежал также на хижинах и на верхушках заборов, усеянных следами кошачьих лап, ибо и кошки тоже охотились по снегу на воробьев. Вдали луга также были покрыты этим чудным мехом, оберегающим теплоту земли от резкого холода зимней поры. Черным столбом поднимался к небу дым над домами и хижинами, и не было слышно ни малейшего шума.
И Катлина с Неле сидели в своем жилище, и Катлина, тряся головой, говорила:
— Ганс, мое сердце рвется к тебе. Ты должен отдать семьсот червонцев Уленшпигелю, сыну Сооткин. Если ты в нужде, то все-таки приди, чтоб я могла видеть твое светлое лицо. Убери огонь, голова горит! О, где твои снежные поцелуи? Где твое ледяное тело, Ганс, мой возлюбленный!
Она стояла у окна. Вдруг мимо быстрым шагом пробежал voet-looper, скороход с колокольчиками на поясе, крича:
— Едет господин комендант города Дамме!