Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
— Там я и буду поджидать, — сказал Уленшпигель, — а вы, отец, благородный сотрудник в деле освобождения, прикажите и повелите матери девушки, ее мужу и братьям быть в церкви хорошо вооруженными, прежде чем пробьет вечерний колокол. Если они услышат, что я закричал чайкой, значит я видел оборотня. Тогда пусть они ударят в набат и прибегут ко мне на помощь. Есть еще смелые люди?
— Нет, не найдется, сын мой, — сказал священник. — Рыбаки боятся оборотня больше, чем чумы и смерти. Ах, не ходи туда!
Уленшпигель ответил:
— Пепел стучит в мое сердце.
— Я сделаю по-твоему, будь благословен, — сказал священник. — Хочешь пить или есть?
— И пить и есть, — ответил Уленшпигель.
Священник дал ему пива, хлеба и сыра. И Уленшпигель поел, выпил и пошел.
И, идя своей дорогой и подняв глаза, он видел, как сидит его отец Клаас в сиянии подле господа-бога в небесах, озаренных блеском месяца; он смотрел на море и тучи и слушал завывания ветра, дувшего со стороны Англии, и говорил:
— О черные тучи, так стремительно несущиеся, повисните, как месть, на ногах убийцы. Ты, грохочущее море, ты, небо, омрачившееся, как пасть преисподней, вы, волны, скользящие своими пенистыми гребнями по мрачным водам и яростными нетерпеливыми толчками сотрясающие друг друга; вы, бесчисленные огненные звери, быки, барашки, кони, змеи, несущиеся по течению или, поднявшись, изрыгающие огненный дождь; ты, черное-пречерное море, ты, скорбью омраченное небо, придите все и помогите мне справиться с оборотнем, злым убийцей молодых девушек. И ты, ветер, жалобно завывающий в зарослях дюн и в корабельных снастях, ты — голос жертв, взывающих к господу о мести, о том, чтобы он был мне помощником в моем замысле.
И он спустился в долину, покачиваясь, точно голова его отяжелела от излишней выпивки, а желудок — от капусты.
Он напевал, икал, зевал, плевался, иногда останавливался, делая вид, будто его рвет, но в действительности он и минуты не переставал зорко следить за окружающим; и, услышав вдруг дикое завывание, он остановился и начал блевать, притворяясь мертвецки пьяным.
При ярком свете луны он отчетливо увидел длинную фигуру волка, подвигавшегося к кладбищу.
Он снова закачался и пошел по тропинке меж зарослей. Здесь он как будто споткнулся, а сам поставил капкан навстречу оборотню. Затем зарядил самострел, прошел десять шагов дальше и остановился, все качаясь, как пьяный, икая, крякая, но на самом деле дух его был ясен и глаза и уши напряженно внимательны.
И он не видел ничего, кроме черных туч, с безумной быстротой мчавшихся по небу, и приземистой, короткой, коренастой черной фигуры, приближавшейся к нему, и не слышал ничего, кроме жалобного завывания ветра и бушующего моря и скрипа усеянной ракушками тропинки под тяжелыми неровными шагами.
Он притворился, будто хочет сесть, тяжело упал, будто пьяный, на дорогу и стал блевать на нее.
И тут в двух шагах он услышал лязг железа, потом удары капкана, который захлопнулся, и крик человека.
«Оборотень попал передними лапами в ловушку, — размышлял он, — вот он подымается, старается сбросить капкан и убежать, но уйти ему от меня не удастся».
И он выстрелил из самострела и попал ему в ногу.
— Он ранен, — сказал Уленшпигель и закричал чайкой.
Тотчас с колокольни понеслись звуки набата, и пронзительный голос мальчика закричал на все местечко:
— Вставайте, люди спящие, оборотень пойман!
— Слава богу! — сказал Уленшпигель.
Первые прибежали с фонарями Тория, мать убитой Беткин, муж ее Лансам, ее братья Иост и Михиель.
— Пойман? — спрашивали они.
— Вон он на дороге, — сказал Уленшпигель.
— Слава богу! — вскричали они и перекрестились.
— Кто там звонит? — спросил Уленшпигель.
Это мой старший сын, — ответил Лансам, — младший бегает по городу, стучится в дома и объявляет, что оборотень пойман. Спасибо тебе!
— Пепел стучит в мое сердце, — отвечал Уленшпигель.
Вдруг оборотень заговорил:
— Сжалься надо мной, Уленшпигель.
— Волк заговорил, — изумились все и перекрестились.
— Это дьявол, он уже знает имя Уленшпигеля.
— Пожалейте, — продолжал голос, — помилуйте меня. Пусть смолкнет колокол: он звонит за упокой души усопших. Я не волк. Мои руки перебиты капканом, я стар и истекаю кровью. Сжальтесь! Что это за пронзительный детский голос, будящий весь город. Сжальтесь!
— Я слышал когда-то твой голос! — крикнул Уленшпигель. — Ты рыбник, убийца Клааса, вампир, загрызший девочку. Земляки и землячки, не бойтесь. Это старшина рыбников, по вине которого умерла в горе Сооткин.
И одной рукой он схватил его за горло, другой вытащил свой нож.
Но Тория, мать убитой Беткин, удержала его.
— Его надо взять живьем! — кричала она и рвала клочьями его седые волосы и царапала ему ногтями лицо.
И она выла от горя и ярости.
И оборотень, руки которого были защемлены в капкане, бился на земле от нестерпимой боли, крича:
— Сжальтесь, сжальтесь! Уберите эту женщину! Дам два червонца! Разбейте колокола! Где эти дети, которые кричат так невыносимо?
— Возьмите его живьем, — кричала Тория, — пусть заплатит!.. А, колокола! По тебе это погребальный звон, убийца! На медленном огне! Раскаленными клещами! Пусть заплатит за все!
И она подняла лежавшую на дороге вафельницу с длинными ручками. Взглянув на нее при свете факелов, она увидела, что внутри пластинок, изрезанных по брабантскому образцу глубокими бороздами, приделаны еще длинные острые зубья, так что в целом эта вафельница напоминала железную пасть; когда ее раскрывали, они имела вид разверстого зева охотничьей собаки.